Елена Яблонская - Воспоминание о дожде

«КаэС» – так наша молодёжь шифрует Курослеповку. Звучит загадочно и выпендрёжно. Моё же поколение, попавшее в Курослеповку в основном по распределению после институтов, называет её «наша деревня». Я «нашу деревню» тихо, про себя ненавижу – за то, что не Москва, за то, что все тебя знают и судачат, как в настоящей деревне. За то, что каждая встречная собака обязательно спрашивает «как дела?», а в ответ надо осклабляться и пороть всякую чушь, а то обидятся и будут за глаза говорить гадости. За настоящих, деревенских комаров, за хилые ёлки, за нездоровые ежевечерние туманы. За усиливающиеся с каждым годом пробки на узком Щукинском шоссе и вообще… есть за что. Но как-то Андрюша Орлов, наш краевед, сказал: «Мы должны любить Курослеповку хотя бы потому, что это родина наших детей», и я неожиданно для себя помягчела, что ли. «Должны любить» – это я понимаю. Андрюшину статью-исследование опубликовали в «Курослеповской газете». Курослеп – это такое растение, растёт на окрестных болотах, на всех мусорных свалках и к тому же ядовито. Однако на герб недавно организованного «муниципального образования “Городское поселение Курослеповка”» стараниями Андрюши и других немногочисленных энтузиастов был водворён диковинный куст с жёлтыми цветами, тропической роскошью своей едва ли не потеснивший областного Георгия с копьём и змеем. Такому бы кустику в диких лесах Амазонии цвести, а не на наших бедных торфяниках, дружно горящих каждое лето из солидарности, должно быть, со всеми остальными болотами Московской области.

Худой, скособоченный мужчина, стоявший за «стебельком», не меняя выражения бледного, застывшего в саркастической гримасе лица, начал возмущаться: «Как это так, к вам, молодой человек, подошли сразу шесть человек, надо же совесть иметь!» Тётеньки рядом поддакивали: «Как их воспитывают! Безобразие! А вы не знаете, маршрутка давно была?» Студенты не обращали на них ни малейшего внимания, дули своё пиво и гоготали, девчонки повизгивали. Этого мужчину я тоже знала – старший научный сотрудник. Мы с ним в одном отделе когда-то работали, некоторое время даже здоровались. Но просить его подержать для меня очередь, пожалуй, рискованно: он сейчас весь свет ненавидит, и меня в том числе. Я продолжала высматривать знакомых и уныло думала: «Бежать всё-таки или не бежать на автобус? Если бежать, то немедленно, десять минут осталось».

Новая перегруппировка в очереди прибила ко мне статного мужчину, лет за пятьдесят, скорее даже под шестьдесят: спокойные серые глаза, аккуратная русая борода с проседью, приятное открытое лицо… Этакий готовящийся к пенсии витязь. Но он не курослеповский! У нас таких нет, это точно! Может, ему надо в Щукино, а в нашу очередь он затесался по ошибке? Не то чтобы я знала наперечёт всё мужское население Курослеповки, но «витязь» явно выделялся из толпы моих земляков не статью даже, а естественным взглядом, доброжелательным выражением лица, всем своим нормальным, вот именно, просто нормальным человеческим обликом.

Дело в том, что чело почти каждой мужской курослеповской особи, а они в подавляющем большинстве своём старшие, главные, ведущие и прочие научные сотрудники, по бессмертному слову Толстого, всегда «отуманено идиотизмом», то есть тяжким сознанием собственной значимости и неоценённости. Всё это усугубляется постоянным и уже ставшим привычным злобствованием. Ведь этот юнец, нахально лезущий со своими приятелями перед тобой в маршрутку (а тебе из-за этого не хватит места!), – сынок того самого мерзавца, который тридцать лет назад украл твои бесценные результаты, а двадцать лет назад ещё и стал заведующим лабораторией… Подумать только – специальную лабораторию организовали под это убожество! Ну, ещё бы, тесть – академик… А вон за той бабой ты когда-то ухаживал, но она предпочла твоего друга, который к тому же очень непорядочно выступил против тебя на учёном совете. Потом-то эта особа его, конечно, тоже бросила и уехала за границу, теперь вернулась, кому она там нужна, старая дура, но ты не здороваешься ни с ней, ни с ним с того самого учёного совета… А вот с этим надутым болваном тебе, кажется, изменяла жена, впрочем, давно уже наплевать… Вот эта крашеная корова, бывшая одно время и твоей любовницей, потом со скандалом ушла из руководимой тобой группы и с тех пор в течение пятнадцати лет рассказывает всем, какое ты ничтожество… А вот у этого лысеющего господина единственная цель в жизни – опровергать гипотезу, развиваемую тобой уже четверть века… Что и говорить, тяжело жить у нас в Курослеповке!

Симпатичный бородач заметил, что я на него поглядываю, и дружески ко мне обратился – посетовал на отсутствие маршрутки.

– А вам в Курослеповку? – усомнилась я.

– Ну конечно!

– Так, может, вы постоите пока, а я сбегаю в кассу? Если ещё есть билеты… Я вам тоже возьму.

– Разумеется, но лучше я возьму билеты, а вы постойте, вы ведь с работы, устали, наверно. Только я не знаю, где теперь касса.

Я объяснила (всё-таки он не курослеповский!) и протянула жалобно:

– Но вы уж меня не бросайте!

Как можно было заподозрить такое! Он вернулся с билетами через три минуты.

Выпростав, как и все, руки с зажатыми меж пальцев белыми бумажными квадратиками, мы медленно продвигались в толпе, заносившей нас в автобус, и знакомились:

– Лида.

– Очень приятно. Павел.

– Артемьевич? – чуть не спросила я, потому что новый знакомый напомнил не только витязя, но и грузного мужественного красавца Павла Артемьевича Верещагина из «Белого солнца пустыни».

Народ хлопотливо рассаживался, то и дело в разных углах автобуса мобильники исполняли затейливые мелодии, научные сотрудники раздражёнными голосами оповещали жён: «да, да, выезжаю», за нашим автобусом, сильно накренясь, бежал бледный старший научный сотрудник, слишком поздно рискнувший бросить маршруточную очередь, а Павел рассказывал мне свою историю.

Конечно, он не курослеповский – «это вы, Лидочка, верно подметили». Но он долго жил в соседнем Берёзовске, да и опять, по-видимому, туда вернётся. Так жизнь складывается. Нет, в Курослеповку сейчас едет по делам. Вообще-то он из Липецка – «знаете такой город?». Да, там и родился, и вырос. А в Берёзовск часто ездил в командировки на тамошний механический завод. Совершенно верно, он инженер…

Мы благополучно въехали на мост МКАД и теперь пыхтим в пробке.

– Что делается! Что делается! – почти с восхищением говорит Павел. – Надо же, как всё изменилось!

Я предупреждаю Павла, что пробка будет тянуться до самого Щукинского поворота, зато потом, после станции Чукановская намного свободнее.

– Чукановскую-то помните?

– Ещё бы, конечно.

Когда-то, больше двадцати лет назад, когда Павел переехал из Липецка в Берёзовск, за Чукановской вообще ничего не было. Редкие деревни – где-то далеко в синеющей лесной глубине. Дорога отличная, прямая, иногда фонари и больше ничего. А потом и фонарей нет – лес, лес, корявые ёлки, ни дома, ни магазина, ни даже машины встречной. Помню, был восемьдесят восьмой год, свекровь приехала из Ельца. Два дня стояла в очереди в магазине «Орбита» на Бородинском мосту, записалась на телевизор. Муж поехал с талоном, купил! Большой цветной «Рубин». Поймал на Бородинском частника – не отвезёшь ли в Курослеповку? А где это? Щукинский поворот знаешь? Так вот, на Щукино не сворачивать, а ехать дальше, за Чукановскую… Водитель вдохновился: