Александр Шляпин - На дорожках неведомых

Емеля налил мед в кружки и спросил:

– А взаправду говорят, что Кощей живет вечно и убить его, нет никакой силы?

– Правда, – сказал Илья Муромец вздохнув. —Только где тот Кощей?! Ни кто не знает и не ведает, где сия тварь проживает.

– Я слышал, что есть на него управа, – сказал Добрыня, – люди сказывали, что убить его может только меч, который отковала непорочная дева княжеского роду в рождество Христово из небесного железа.

– Во ты загнул, – сказал Муромец. —Ты где видал, чтобы непорочные девы княжеского роду ковали железо? Это сказка!

– А вот и не сказка, – сказала Марфа. – Есть такая дева, живет в Слободе. Её кличут Василиной. Дочка кузнеца Данилы. Она вполне может такой меч отковать, чай кузнечным промыслом ведает!

– Ты Марфа, видно голову свою сквозняком продула. Где это видано, чтобы дочь мастерового кузнеца была княжеских кровей? Данила из мастеровых будет, значит и дочь у него мастеровая.

– Да, тут ты Муромец прав, – сказал Добрыня и, чокнувшись с Емелей, одним махом выпил медовый напиток. Закусив квашеной капустой, он погладил бороду и сказал:– Даниле до княжества как мне до Луны. Князем родиться нужно. Сей титул, Богом даден, а не куплен на ярмалке…

Емеля разлил брагу и, подняв чарку, встал из – за стола и произнес здравицу:

– За нашу вечную дружбу!

Кружки со стуком встретились над столом и медовуха, сладкая и хмельная потекла по глоткам богатырей, радуя желудок несказанным сладковато – терпким вкусом.

– Ух, брат, хороша – то как! Задери его бес! – сказал Муромец и вытер рукавом свои сладкие усы.

– Да это же настоящая амброзия! На славу Емеля старался! – ответил Добрыня и одобрительно похлопал хозяина по плечу.

– Да ради вас, браты, я готов хоть к черту в пасть влезть! Хоть в царевы хоромы, – сказал Емеля, выпячивая хилую грудь.

– Вот в царевы хоромы не нужно! Мы там дозором стоим! Голова сразу с плеч, – ответил Муромец, показывая Емеле огромный кулак.

– Эх, браты, да это я просто шуткую. Мы же друзья!

– Коли ты настоящий друг – наливай еще! – сказал Добрыня, поглаживая свою седую бороду. – Пить, так пить! Гулять, так гулять!

Емеля еще раз разлил по кружкам медовуху, стараясь угодить друзьям. Они были близки к княжескому двору, а эти связи дорогого стоили. Смолоду несли у князя службу и берегли державу от всяких иноверцев, точивших зуб на богатства земли русской.

Испив еще по одной, Емеля бросился к шкуре Змия, стараясь примерить его на стену. Илья и Добрыня хихикали в кулак, видя, как хозяин борется с пустой шкурой, которая весом своим могла завалить Емелю на пол.

– Ты его Емелька за ноздри его бери, за ноздри, – смеясь, сказал Добрыня, желая подзадорить товарища.

Емеля, схватив шкуру, старался перекинуть её через плечо, чтобы поближе подтащить к стене. Даже мать Емели присела у печи на лавку, и засмеялась, увидев, как Емелька борется с сушеной шкуркой.

– Кашу надо было есть с сызмальства, а не семечки лузгать на печи. Уж больно ты, сынок, хлипок, ну прям как ивовая веточка, – говорила мать глядя на Емелю.

– Ты мне, мать, под руку не говори. Не видишь, шкура – то здоровая! Она же раз в пять больше, чем у нашего слободского быка. Рептилий этот за раз корову съедал.

Илья Муромец встал из – за стола. Он подошел к Емеле, который к тому времени уже умудрился запутаться в змеиной шкуре. Схватив её за одну из трех голов, он легко вытряхнул хозяина на пол.

– Отойди, заморыш! Это работа для настоящих мужиков. Поди, лучше принеси гвоздей.

Емеля, вытерев рукавом пот, выскочил в сени. Там на полке лежали кованые кузнецом Данилой граненые гвозди. Пошарив по сусекам в поисках молотка, он плюнул от отчаяния и вернулся в хату.

– Маманя, где молоток, холера ясная? – спросил он, стараясь сорвать злобу на матери.

– Голос на матку не повышай, огузок! Давай гвозди, – сказал Добрыня густым басом. – Без молотка обойдемся!

Емеля послушно протянул ему гвозди, а сам стал наблюдать за богатырями со стороны, впитывая в себя жизненный опыт всеми клетками мозга. Муромец, легонько схватив за голову сушеного Горыныча, воткнул гвоздь в его ухо и слегка пристукнул ладошкой по круглой шляпке. Гвоздь ушел в стену, будто она была не из зрелого елового теса, а из рыхлого снега. Взяв вторую и третью головы, он также свободно прибил их к стене, создав треглавую композицию.

– Во, как надо! Настоящее экибано! Сейчас еще хвост прибью, и крылья растопырю, – сказал Илья и, растянув шкуру, вбил ладонью гвоздь, как раз в самый кончик хвоста. – Марфа, дай – ка лучину. Хочу на Емелькину добычу взглянуть, да глаз порадовать таким царским трофеем.

Мать подала горящую свечу Добрыне.

– Ладно, висит, как живой! – сказал Илья, любуясь на свою работу. – Что стоишь, олух? Наливай медовуху, а то у меня уже в горле пересохло!

– Сейчас, сейчас, я все сделаю как надо, – ответил Емеля и вновь забулькал брагой, которая бархатно журча, влилась в глиняные кружки, поднимая пышную медовую пенку.

После третьей кружки богатыри слегка набрались. Сев на лавку за дубовый стол, они услышали скрипку Лафани, и завыли, словно волки в студеную зиму.

– Эй ты, Емеля! Бери – ка гусли! Жахни по струнам, так чтобы душа развернулась до самого батюшки Урала. Спой про нас богатырей, про Россию, про подвиги наши раные!

Взяв гусли – самогуды, Емеля сел на кованый сундук под шкурой Горыныча и жалостливо запел, будто потянул кота за хвост.

– Ой, помню, да были времена. Да выходил ты, Добрынюшка Микитович, да на бой! Да как брал Добрыня да червлёный вяз! Ой, да совсем не грузный вяз, а в девяносто пудов вяз тот был! Ой, как бил ты калику да по головушке, а Каликушка – то та стояла да не стрекалась, только кудри жёлты колыхаются! Да выходил казак Илья да Муромец, да говорил казак им таково словцо: – Как вы, глупы богатыри да вы русские! Да почто бьете калику да по головушке? У калики – то надобно вести спрашивать: А не бить яе да по желтым кудрям. Да куды шла калика, да что она видела?

А калика говорит им таково словцо. Уж я шла, калика, по тыим полям, да по тыим лугам, да по широкиим. По тыим лужкам да по зелёным, Да до матушке – да Почай – реке.

Ой, видела я там силушку великую. В три часу волку яе не обскакати. В три часу ясному соколу яе не облетати. Посереди силы великой той сидит Хан да монгольский. Я хватил Турку, да за желты кудри, да пущал я Турку да о сыру землю. Ой, скажи, да мне Хан монгольский: – Много ль вашей силы тут скопилось, да куды та сила да снарядилась?

– Уж бы рад сказать, да не могу стерпеть, Не могу стерпеть, да голова болит, ай, уста мои да запечалились. Говорит казак таково словцо: – Ай, да калика ты перехожая! А идёшь ли к нами да во товарищи, кой там силы да такое множество? Отвечает калика прохожая да старому казаку Илью Муромцу: – Я иду с вами да во товарищи. И садились богатыри да на кони добрые: да во – первых пошел Илья Муромец, вo – других пошел Добрынюшка Микитич. Оны в город ехали. Да не воротами, а прямо через стену городову на конях тых скакали, Ай, да каликушка тож не оставалася! На костыле она да подпиралась, да вскочила через стену городовую, да как зрит она да поле ратное. Да как едет там богатырь, да Илья Муромец. Да в тую ли силу бьет великую. Да в тую ли силу своей правой рукой. А Добрыня Микитич бьет рукою левою. А Калика идет да серёдочкой. Да как стал он своею дубиною да помахивать. Да как куды махнет, так падет цела улица, да как отмахнет – да переулочек. Прибили богатыри всю силу неверную. Да обратились к славному городу. Да к тому ли городу да Киеву, что скакали через стену городовую, да отдали честь князю Владимиру: Мы, княже добрый, да московский, перебили всю силу неверную. Да перебили супостата заморского, а теперь будем зелено вино пить, да красавиц столичных да полюблять…