Наталья Комлева - Выдумки о правде

– Угу, – прервала Анна речь Анатолия. – Значит, Акинфий тоже раскольников защищал? Тогда почему его портрет совершенно в ином ключе написан? Нормальный парадный портрет того времени: кружева и бархат, парик до пупа, рюшечки-трюшечки… И никаких посохов, никаких взоров пронзительных, как у Никиты: Мариэтта Шагинян о портрете Никиты писала, что, видимо, Гоголь брал его за образец для своей повести «Портрет». Помнишь, где ещё старик с подобным же живым взглядом был так искусно выписан, что потом по ночам с портрета сходил? Акинфий же на портрете – нормальный большой барин. Кстати, ты не находишь, что у отца и сына один и тот же жест левой руки? Смотри, правда, похожи?

– Да ерунда. Акинфий на портрете Гроота написан жестикулирующим, чтобы подчеркнуть живость его характера и, по-видимому, красноречивость.

– А он что, левша был? Люди обычно жестикулируют правой рукой.

– Ну причём здесь руки? Как написано, так написано.

Анна покачала красивой головой.

– Да это же всё просто. Смотри, на Никитиной руке подогнут безымянный палец таким образом, что указательный и средний выделяются, причём эти пальцы расположены относительно друг друга практически параллельно и фактически они одной длины, что у нормальных людей почти не встречается. Понимаешь? Ты иконы старообрядческие видел?

– Двоеперстие? Точнее, намёк на него? Тогда почему рука левая? Ведь левой рукой не крестятся?

– А как бы он, интересно, это правой проделал даже на портрете – и особенно на портрете, поскольку это ДОКУМЕНТ! А тогда за двоеперстие даже его репрессировали бы – заводы и земли отняли. Сослать не сослали бы: по тогдашним понятиям он и так в Сибири жил, да и не ссылали ещё тогда в Сибирь. А был бы «из простых», так и пыткам бы подвергся, и жизни даже мог лишиться. Хотя кто его знает – царь Пётр был мужчина крутой, мог ради искоренения раскола и показательную порку устроить на всю страну: одного из могущественнейших людей державы наказать примерно и прилюдно.

– Хорошо, а у Акинфия тебе чем левая рука не нравится?

– У Акинфия, во-первых, левая написана точно на том же уровне и месте груди, что и у Никиты, а во-вторых, указательный и средний пальцы перекрещены, а безымянный и мизинец поджаты. Перекрещены, понимаешь?

Анатолий покачал головой.

– Бездоказательно. А другому покажется, что, к примеру, Никита просто удерживает на груди складки накидки – надо же ему вообще куда-то левую руку девать? А Акинфий речь держит и левой рукой себе помогает, жестикулирует для убеждения слушателя. И потом, может, он и правда был левша.

– Речь, да? Почему тогда рот закрыт?

– Да на портретах той поры все рты на замке держат. Все!

– Ну, ладно. Скажи, почему у Никиты посох в виде толстой ветки с сучками, причём прямо с корой? А сучки похожи больше на почки, набухшие листьями. Это не посох, это древо жизни какое-то. Да и вцепился он в самую его верхушку. Возьми в руку что-нибудь так, чтобы накрыть верх предмета. На, возьми пачку сигарет. Видишь, кончики твоих пальцев не составляют одной линии, потому что пальцы неодинаковы. Никита держит круглую ветку, как плоский предмет, и, поскольку ширина палки меньше, чем ширина его сомкнутых пальцев, мизинец естественным образом чуть подогнут. Но остальные пальцы находятся практически на одной линии и в начале верхней фаланги, и в конце её.

– Господи, ну парсунное письмо! Они плоско писали детали человеческой фигуры и за пропорциями мелочей вообще не следили.

– Ну да, за мелочами не следили. Поэтому на правом плече так, по небрежности – а может, краску некуда было девать? – написали целых две петли накидки. Причём именно петли – ясно прописано, хотя накидка, разумеется, сплошная.

– Ну, и зачем?

– Дальше. Ты на стол внимание обратил? Он какой-то странный: сверху гладкая тёмная поверхность, а сбоку он светлый, почти белый и, видимо, дощатый. Не стол, а престол – молельный стол, аналой? Но еще удивительнее то, что нарисовано на листе бумаги, лежащем на столе.

– Чертёж завода?

– Какой же это чертёж, дорогуша? Это рисунок, и рисунок любопытный. Большое строение, конечно, завод, причём совершенно определённый его корпус. А вот меньшее, наверху слева… Это не завод, это жилой дом с печной трубой и дверным проёмом. И дом, и завод написаны плоско, но не совсем на плоскости, а как бы на закруглении почвы. Крыша третьего строения только выглядывает из-за лежащих на столе книг. Лист с рисунками небольшой, на нём как раз умещаются именно три строения. Третье скрыто за лежащими на листе книгами с тиснением на корешках. Намёк на то, что это здание библиотеки? У Никиты в Невьянске была раскольничья библиотека. Это не просто детали картины. Это шифры всё, дорогой мой.

– И книги?

– А книги особенно. Смотри, две нижние лежат параллельно и на них видно золотое тиснение корешков. А верхняя лежит перпендикулярно им и при этом наклонно. На ней тиснения нет. Это, милый друг, не книга. Это записная книжка. Книги тогда были довольно объёмистые, если я ничего не путаю. Ты же историк – подскажи, если я ошибаюсь. Но эти, что мы здесь видим, нетолстые. Они ОДИНАКОВОЙ толщины. Чтобы не привлекать внимания к записной книжке? Три одинаковых книги. В углу картины. В углу картины, но в центре стола! А наклонная книга без тиснения на корешке так и прыгает к зрителю – если смотреть не на Никиту, а на стол, около которого он сидит.

– Ну и к чему ты клонишь? Что именно зашифровано на портрете? То, что Никита и был их, раскольничий, главный священник, и молельный дом у них находился за заводом, а библиотека на одной с ним линии? И, типа, он вписал золотые страницы в историю истинного христианства?

Анна опять усмехнулась.

– Конечно, если учитывать то, что, предположительно, портрет написан иконописцем, в твоём выводе кое-что есть.

– Слушай, Анна, что ты вцепилась именно в тагильский портрет, а не в невьянский, не в московский, не в саранский? Они все одинаковы! Там на всех такие же книги, и посох, и пальцы, и сам Никита такой же.

– Потому что этот – подлинник. Остальные – копии, значит, могут не сохранить некоторых очень мелких штрихов, а они мне нужны все.

– Ну, это ещё наука не доказала.

– Если ты видел те, ты сам скажешь, что оригинал – этот.

– Зачем тогда ещё три копии?

– А сколько детей было у Никиты Демидова?

– Послушай, Анна, Демидовы Демидовыми, но я всё время думаю о том, зачем ты мне вообще всё это рассказываешь, тем более, если ты меня считаешь шпионом КГБ или чем-то вроде этого?

Анна рассмеялась и пошла к выходу из зала.

Никита Демидович принял пришедших по отдельности. Первой вошла к нему бабка Катерина и оставалась недолго. С братьями Демидов беседовал основательнее, причём старший задержался гораздо больше младшего.