Артём Бенцлер - Исход. Полуроман

Но Христос (и Отче мой, Он мой, не ваш), и Аллах (тоже мой), и Будда (и он тоже мой), и все остальные высокомерно молчат, оставляя меня наедине с геометрической тишиной комнаты. Молчит. Словно не имеющий гласа Ихтис на лавке рыночной, потрошёный брюхом, что чешуёй скользящей блюёт по поверхности. А я заставляю вопить свой плейлист со сплошь всё мёртвыми композиторами и проваливаюсь в запаутиненный вакуум небытия. Перед глазами мельтешит тёмная рвань пятен Роршаха. Они двигаются вместе со мной по воспалённой окружности глаза. Нет, не по окружности… Что за слово? Забыл. Как некстати сетчатка решила расслоиться на части. Падаю на мягкое, ворсисто-нежное ложе, по-матерински уютную утробу из одеял и подушек. Лежу, распластав худых стеблей остов, раскинув ноги и руки в позе витрувианского человека, в его копии бесталанной и жалкой. Динамик смартфона стонет и изрыгает из себя «Гибель Богов». Храбрый Зигфрид гибнет от в спину удара, Брунгильда в безумном отчаянии вдовьей невесты бросается в пылающий погребальный пламень костра, а я под мрачно-волшебные звуки трагедии умираю вместе с богами, не поднимаясь с кровати. Requiescat in pace, Arthur.

Двести пятьдесят восемь особей с графою «male» на вкладке «Друзья». Всё бесповоротно и беспредметно точно: двести пятьдесят восемь мужчин на вкладке «Друзья», мелькающих изредка в её ленте на фото. Я выплёскиваюсь вверх горячей струёй ядовитого пара. Двести пятьдесят восемь потенциальных угроз. Я живо представляю себе, как двести пятьдесят восемь субъектов кого-либо/чего-либо, чьих-либо и действительно чьих-либо объектов взирают на неё похотливыми взорами, за исключением (надеюсь) пары родственников. Я резко дёрнулся, дёрнулся и вскочил, вскочил и застыл, и тут же застыл, и дёрнулся, и вскочил, и застыл, как внезапно сломанный механизм, как раззявая драная кукла, с распахнутой пастью, со смешным кукольным ртом своим, с разодранной шершавой глазницей, а затем гневно забегал, заходил, заметался, снова сломался, сам починился, опять заслонялся по комнате взад и вперёд в такт музыке, режущей душу на узкие продольные лоскуточки. Я как пародия, как видеоклип на самого себя. Что она сейчас делает? Работает? Отдыхает? С кем и где?

Что это? Что? Это. Невыносимая. Чёрная. Р Е В Н О С Т Ь.

На одной из этих безликих убогих станций городского метрополитена я зашёл в грязный, давно не мытый вагон с щербатыми неровными стенками, орошёнными снаружи толстыми ломтями букв, с истеричными зигзагами, наспех выписанными неизвестными уличными хулиганами. Моя седая всклокоченная борода топорщилась в разные стороны как у нищего беззубого мигранта, пропахшего насквозь запахом переработанной дешёвой текилы, несчастного, униженного всеми невезучего ловца счастливых подков и четырёхлистного клевера, того, кто заискивает перед нами, перед жителями этого города, города его мечты и несбывшихся робких желаний, того, кто в канун Рождества сидит в каком-нибудь захудалом супермаркете пограничного сектора и несмело позвякивает в позолоченный китайский колокольчик с Aliexpress, за миску жидких вонючих помоев и несколько денежных единиц изображая перед нами, по его мнению, перед небожителями этого города, непонятное для его культуры мифологическое существо, старину Санта Клауса, героя детских новогодних сказаний, чуждое ему порождение нашей уродливой цивилизации, существо, властью почти равное Господу Богу, по собственно созданной системе мер и оценок воздающее и отбирающее.

А разве есть существо, равное Богу?

Я не спеша огляделся. Вокруг, покуда хватало зрения, я видел не людей, нет, я видел лишь прикованные к поручням и друг к другу липкие спрессованные брикеты из бьющихся (пока) сердец, ртов и неестественно изогнутых скелетов, заполненные кровью, продуктами распада, похотью и одиночеством, по собственному своему желанию утрамбованные в эти искусственные тропики доступного всем общественного транспорта. Стало нестерпимо тяжело дышать. Из старческой груди невольно вырывались хрипы и стоны, вырастая сухой пористой коркой на обезвоженном пергаменте губ. Организм с трудом прокачивал через себя густые терпкие испарения от мокрых человеческих тел, нашедших покой в этом вынужденном пространственном соитии без любви. Влажная вонь наглухо забивала ноздри, уши, сморщенные глазницы, просачивалась под ногти и в корни волос, проникала в каждую пору моего неподвижного тела, болотной жижей пузырилась и хлюпала в обессиленных лёгких. Скрючившись в неудобных позах, сцепившись друг с другом в причудливую биоконструкцию с одним на всех механизмом дыхания, люди зачарованно всматривались в экраны своих электронных гаджетов.

Быстрей бы домой и в душ. Но перед этим поужинать. Поужинаем.

Худой, костлявой, в коричневых возрастных пятнах рукой с выпирающими под желтоватой кожей шлангами вен я покрепче сжал длинный деревянный посох, испещренный разнообразными богоугодными знаками. Так всё же рыба или мясо? В холодильнике остался салат. Пора начинать. Из большой наплечной сумки, расшитой, как мне сказали, освящённым бисером, я достал потрёпанную книжицу в толстом потёртом переплёте и грозно потряс ею в воздухе. Без каких-либо усилий, одним только хорошо поставленным голосом мне удалось перекричать лязгающий, дребезжащий шум вагона:

– Люди, одумайтесь! Конец уже близок! Четыре всадника апокалипсиса уже скачут!.. – зарычал я поверх их голов, упираясь поднятым посохом в потолок. Испуганные пассажиры, оторвавшись на секунду от своих устройств, кто боязливо, а кто с любопытством переглядываясь, попытались ещё сильнее вжаться друг в друга, освобождая вокруг меня немного места. – «Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» 2 2 Апокалипсис св. Ап. Иоанна Богослова, Библия, Новый Завет 6:17. ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять? И сказал нам Бог: «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся» 3 3 Апокалипсис св. Ап. Иоанна Богослова, Библия, Новый Завет 3:19. Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся. . Кайтесь, грешники! Кайтесь, пока Бог милосердием своим не простит вас и не примет, грешных, в свои любящие объятия! Увы, эффект неожиданности был вскоре утрачен. Больше не обращая на меня никакого внимания, люди вновь уткнулись в своих бесчувственных электронных любовников и любовниц, заигрывая, поглаживая и лаская дрожащими от возбуждения пальцами их податливую сенсорную плоть.

Нахмурив мохнатые брови, пустоцветные, полые, блёклые, свисающие вялой пряжей на дряблой коже, я, как мне казалось, устрашающе скривил непослушные губы, пытаясь запугать тех, кто всё же задержал на мне взгляд дольше положенного, заставляя их трусливо опускать головы и позорно прятать глаза за спинами и затылками других беглецов. Ещё раз внимательно осмотрев вагон, выискивая адресатов для устрашения гневом Господнем, в плотном тесном кольце пассажиропотока я вдруг заприметил одного агнца, дробь от дроби стада Божьего, спокойно и, даже может статься, непоколебимо стоящего посреди всего этого копошащегося смердящего улья и не прячущего, как бы я ни старался, драгоценные «человека разумного» очи свои. Я буду с тобою, и вот тебе знамение 4 4 Исход 3:12. Библия. Ветхий Завет. . Мы молча глядели друг на друга, один не зная чего ожидать от другого. Считая секунды, я замирал, ждал, смотрел, когда он отвернётся, но он всё не отворачивался. Как же чешется под коленом. Не дотянусь. Сейчас никак не нагнуться. Или заказать пиццу? С пиццей проще . Какая духота дикая. Ну к чёрту такую работу. Благо, уже на следующей выходить. И чего он уставился-то? Глупый обыватель . Как там нас учили на занятиях по Богослужению? Устанавливаем раппорт, произносим внятно, громко, чуть таинственно, как будто обладаем неким знанием:

Читать дальше