Артём Бенцлер - Исход. Полуроман

Моё имя Артур. Меня зовут точно так же, как и покрытого пылью полумифического Короля Артура и как зовут тех, других исторических Артуров, на данный момент которые мертвее всех мёртвых, вроде того Артура, принца Уэльского, отдавшего Богу душу в пятнадцать лет толи от «чрезмерного рвения при исполнении супружеских обязанностей» с женой своей Екатериной, толи от тестикулярного рака (или чумы), как доверительно сообщает нам подмигивающая правым глазом Википедия, или как того Артура Уэлсли, герцога Веллингтона, сурового мужчину в красном военном мундире, с пробивающейся сквозь масляные краски портрета неукротимой небритостью, победившего французов в битве при Ватерлоо. Меня зовут Артур. С ударением на первый слог. Мой идентификационный номер в карточке гражданина: ZFDD55617. Дуплексирование с частотным разделением. И ноль.

Под слоем защитных знаков и блестящих голограмм в левом верхнем углу прилеплено моё обрезанное и стиснутое условными рамками, а может быть и самим временем, фото: геометрически выверенный овал лица, обрамлённый площадками тут и там росших по нему коротких волос, тёмных, густых, сплошным птичьим клином покрывающих голову, могучей ордой подбегающих ко лбу и тут же стремительно отступающих назад по её краям, образуя глубокие симметричные залысины, волос, щедро рассыпанных по щекам и подбородку, жёстких, колючих, чуть загибающихся на самых кончиках, похожих на хаотично рассаженные кусты роз в заросшем, ныне запущенном и диком саду; робко смотрящая пара восемнадцатилетних серых глаз цвета стального электрочайника Bosch; рот, искривлённый в попытках придать себе форму ровной линии, разрывающийся между желанием и возможностью выглядеть серьёзным, решительным и волевым, совсем как подбородок, что дальше по курсу, тот, что ниже ватерлинии лица, его ближайший сосед и единокровный родственник.

Фото на карточке уже устарело. Сейчас мне тридцать семь лет, одна полная луна и один вновь народившийся месяц. Клочки волос на лице со временем превратились в дремучую непролазную рассаду, пока ещё не тронутую сединой, покрывающую щёки, подбородок и шею, завихряющимися орнаментами плотно-сотканного персидского ковра уходящую вниз, на грудь, запрятанную под чёрными раскидистыми ветвями татуировки, и на живот, уже имеющий на себе отметины возраста в виде некоторых, пока ещё робких и не сильно заметных, жировых отложений. Брови столько лет стремились друг к другу, что на четвёртом десятке наконец-то сошлись в безумных объятиях долгожданной встречи, словно два поезда, из-за неверного перевода стрелок столкнувшихся лоб в лоб на полном ходу.

Раньше, в свободные от работы вечера я украдкой писал книги и тайком публиковал их через Deep Web издательства, непроглядной ночью оттискивающими мои романы в подпольных типографиях и рассылающими их по стареньким затхлым книжным магазинчикам, что юродствуют в своём запустении по окраинам города. Первый мой выпущенный роман… Ах, впрочем, к чему вам название. После него я на некоторое время забросил писательство, набираясь сил и вдохновения для последующих работ, а потом выдал сразу несколько. Сейчас я не пишу более, находясь в безвременной творческой паузе. Возможно, во мне когда-нибудь и взрастут семена новой книги, которые взойдут сначала робкими ростками, изнеженными и хилыми, а потом прорвут мою душу и выйдут наружу печатными буквами. Но будет ли это и когда, я не знаю. Скажу лишь, что терпеть не могу формат рассказа и повести. Рассказ для меня как скорострел: только начал и уже кончил. Поэтому замахиваюсь я сразу на романы. Аллегоричные они выходят у меня, со страстью к метафоре, с шарадами для терпеливого читателя. Подписываюсь потом на обложке на старинный манер: автор Артур Бьорн. На самом деле никакой я не Бьорн, конечно же. Фамилия, как феномен, как культурологическое явление, уже давным-давно отмерла, затерявшись где-то в веках, словно ненужный более рудиментарный остаток, изношенный и бесполезный атавизм, трухлявое барахло из прошлого. Теперь у всех нас стерильные, арифметически стройные, идентификационные наборы из цифр и букв. Буквоцифросочетание своей социально-выгуливаемой напоказ личности. Иными словами, толерантная социализация.

А я, наверное, ретроград, вымирающий целователь вчерашнего дня, ветеран грамматических войн, поэтому так люблю называть себя Бьорн. Артур Бьорн. Моя профессия – священник. Склизкий священник, исповедующий Христианский микс, готовый вступить в любую секту, где мне будут хорошенько платить за проповеди и воззвания во славу Его. А верю ли я Него? Не обременяю себя излишними сентенциями на этот счёт и не дрожу ночами от неразрешимого морального парадокса. Я честен перед собой: я всего-навсего падре по вызову. Батюшка на заказ. Сомнительный отче на развес по одной условной единице за килограмм. Раньше я больше всего любил солнце. А сейчас я его просто ненавижу. Кстати, до сегодняшнего полудня я пока неженат. Я был неженат все тридцать семь лет, одну полную луну и один вновь народившийся месяц. И вот я добровольно стреноженный, пойманный, сирый, убогий, горемычный, подавленный, бессильный в своём нежелании сказать «нет» правилам, рамкам, инструкциям, наставлениям и требованиям, ослепляемый и раздираемый безжалостными, режущими и плавящими лучами долгоиграющей звезды диаметром в сто девять диаметров нашей Земли, облеплённый со всех сторон нудящими жужжащими рекламными зондами, иду получать Государственную жену по собственноручно отбряканной и отклацканной электронной заявке и в последний раз втягиваю ноздрями воздух почти уже исчезнувшей свободы. Он тихо шелестит по верхушкам ворсинок в носу, проносится горячей спиралью по глотке и замирает глубоко под кожей и мышцами, в хрупких лёгочных резервуарах человеческого механизма.

– Знаешь , – Хасан вдруг подал голос, прерывая мои терзания и сомнения, – все эти смайлики, все эти так называемые «кулачки вверх» в социальных сетях и мессенджерах —да это же натурально мой портрет, ты так не считаешь?

Я остановился перед главным входом в Офис. Сверху падали мелко-нарубленные дробные капельки, разлетающиеся словно ошмётки из-под небесной тёрки и мгновенно просочившиеся мне под воротник, стоило мне только покинуть тёплый кокон метрополитена. Набрякшая от воды сутана, мокрая и тяжёлая, облепила туловище, давила, сжимала, обрекала на сырость и восстание волосяного покрова на руках. Я и забыл, что в этом секторе вечно идёт дождь. Не иначе как небеса за что-то прогневались на эту высоченную махину, сплошь из непроницаемого стекла и тусклого металла, эдакую современную Вавилонскую башню версии 2.0. Больше года назад в городе прозвучала череда взрывов, снёсших с его поверхности здания почти всех крупных корпораций. В их числе был и Офис – общежитие для невольников пятидневной рабочей недели, популярный рассадник мокрых подмышек, дедлайнов, таблиц… (чего ещё?) …нервно-дёргающихся кривых на графиках и диаграммах, а также печально известное на весь свет убежище для добровольных висельников – налоговых инспекторов, брокеров, менеджеров, продавцов, маклеров, банкиров – подвешенных на своих потрёпанных полиэстеровых галстуках, которые в любое время суток плотным кольцом обжимают их тощие шеи, к сдаче квартальной отчётности или к индексу Доу-Джонса. Год назад… Да, это было год назад… Я видел, как от внезапно сработавшей взрывчатки (была целая серия громких хлопков), здание ощерилось бородавками выбитых окон, зависло на миг, как бы не тронутое смертоносной червоточиной, которая в данный момент разъедала его изнутри (я тогда смотрел прямой эфир с места событий), покрылось коростой огня, даже как-то распухло всё, а потом извергло из своей пасти, словно из жерла вулкана, потоки расплавленного металла и лопающегося стекла. Конструкция не выдержала и Офис сложился в одну большую груду хлама, состоящую из грязи, копоти и обломков, на которую так красиво падал рождественский снег. Я не сказал, что это было на Рождество? Да, это случилось прямо на Рождество. Не иначе как кощунственный акт религиозного иноверца, подумал я тогда.