Александр Крысанов - ПХЖ и тоталитаризм

– Деньги есть. «Мир Бир», «Троицкая слобода», «Пивовар», «Криница», «Синий угол» – выбирай!

– А до какого ближе?

– Вопрос, конечно, интересный… Пошли в лес…

– Да пошли… Тогда чекунец возьмем…

– Эх, Четвертый, братан!

Две фигуры, непонятно куда идущие, медленно перемещаются в пространстве. Зима неуклюже маскировала их от глаз и совести, одновременно будя совесть в людях остальных. В магазине продавец продал 0.25 водки, так как ее сын тоже учился с ними на одном факультете.

До леса было рукой подать – метров двести, но дорога занимала много времени. Нужно было к каждому подойти и поздороваться, узнать, как дела и чем можно помочь. У границы с домами и складом ожидал вал мусора, припорошенный снегом.

– Ну, вот мы и на месте, – Четвертый тяжело вздохнул и закурил. – Что там сегодня на учебе было?

– Да ничего. Половину лекции отсидел и ушел. Первого увидал, ну и сразу все понял. Ты че, на Родину собираешься?

– Да ну. Что там делать? Оно, правда, и здесь делать нечего…

Четвертый нахмурился, но лицо приобрело почти плачущий вид. Археолог вяло смотрел на емкость и краснел.

– Слушай, я что-то пить перехотел. Тебе, кстати, тоже не надо – синяки от алкоголя очень долго рассасываются. А кто такая Тамара?

– Не знаю. Это вообще имя не распространенное. У тебя там как на личном фронте?

– Угадай.

– Ясно. Ладно, пошли по домам. Я уже устал. Как там Дулин?

– Пошли. Да я, если честно, Четвертый, и не знаю. Вроде сейчас где-то у подруги живет.

– Пьет?

– Не-а, перешел на траву.

– Ума-то нету…

– Прямо как у нас.

Четвертый, как и Археолог, прекрасно понимал: «чтобы в лесу не встретить завтра, надо уходить уже сейчас». По дороге разговор не клеился. За несколько минут были перебраны все возможные темы, но дружеского расставания не получилось.

– Не ври, Четвертый!

– И ты не ври, – сказал Четвертый и поднял голову вверх: там через одну комнату от той, в которой он жил, доносились песни и громко играющая музыка.

4

Гулял весь этаж. Шум, крики, музыка…

Четвертый шел в свою комнату уже час. С каждым надо было выпить, обсудить и приукрасить вчерашние приключения, посмеяться над какой-нибудь заезженной шуткой и прорываться дальше. «Вот, наконец, сейчас внутри тишина и покой, – подумал он, подойдя к знакомой двери. – Э-ээ, проклятье, ключ внутри остался. Чертовы собутыльники!»

Ни Первого, ни Второго нигде не было; где-то орал Третий. Четвертый нашел его достаточно быстро. Третий сидел на кровати в соседней комнате, уже сильно пьяный и, куртыхаясь из стороны в сторону, увлеченно рассказывал про вчерашнюю драку и приключения. Инвалид все больше врал, чтобы сконцентрировать внимание присутствующих на себе, но его уже никто не слушал все равно. Со стороны казалось, что он разговаривает сам с собой.

– Так, алкаш, пошли домой!

– Четвертый, иди ты… видишь, я занят…. Мне сколько надо, столько и пью. Понял?

– Да, только языком говоришь ты, а ношу тебя я. Дай лучше ключ.

– Я тебе сейчас в морду дам. Все, ты меня достал! Это типа я инвалид и до дома не могу дойти.… – сказал Третий и схватил с пола пустую бутылку. Но на него и теперь никто не обращал внимания. – Ладно, на ключ. Можешь закрываться. Нести меня некому, поэтому буду спать на площадке.

Четвертый ухмыльнулся и ушел. Холод в комнате жуткий – из-за половины открытого окна. В комнате прибрались; Четвертый не смог вспомнить, когда они убирались до этого.

– Молодцы!

Он уже выпил достаточно алкоголя, чтобы наступил прилив радости. По идее, надо пить дальше, так как все равно организм не очищается, а отравляется второй день, но принцип «за преступление – наказание» Четвертый соблюдал строго. Из-за чувства тупого счастья не спалось. Похмелье началось через полтора часа. Хуже двухдневного похмелья только трехдневное.

Шум в коридоре нарастал. Кто-то вынес гитару, все стали орать. Четвертый медленно заснул. Зашел Первый с ехидной улыбкой, взял из кошелька деньги и ушел.

Зашел Второй.

– Россия! Россия! Эх, я ж тебе вчера говорил, что Россия поднимается!

– А ты здесь причем?

– Так. Ты, Четвертый, не понимаешь ничего. – Второй взял с полки деньги и ушел.

Сон развеялся. От похмелья началась депрессия. Ни с того ни с чего начала светить луна, прямо в глаза. В общем, сон не шел.

Стук снаружи. Четвертый открывать не стал, но свет включил. Опять стук. Открыл.

Первый, Второй и Шестой принесли Третьего. Пьяный. Голова запрокинута, содержимое желудка течет по волосам. Мычит.

– Да зачем вы его принесли? Сейчас всю кровать заблюет, вонища будет.

– Четвертый, а куда его еще нести? Завтра опять утром его вахта найдет, скажут, что мы его, бедного инвалида, специально напоили.

– Ну, или что мы его довели, он и напился, – поддержал Первый.

– Да? а мне прекрасно! Вы его хоть пока несли, головой нигде не ударили? А то вас самих хоть заноси…

– Ой, Четвертый, кто бы говорил. Самого сколько раз таскали – это шестой.

– Да, круговая порука. Вчера Пятого носили, сегодня – Третьего. Когда же моя очередь?

Третьего положили на кровать, его начало трясти, словно он замерз. Шестой уныло посмотрел на эту картину, усмехнулся и пошел домой. Конечно, со стороны смотрелось очень забавно, тем более если учесть, что Третий несколько дней назад на правах «старшего брата» рассказывал крестьянину про реформы Столыпина и их суть для русского общества, а теперь тот «необразованный колхозник» тащил Третьего домой. Первый покрутился возле Третьего и ушел дальше продолжать банкет. Второй почистил зубы, разобрал кровать и лег спать. Уже через минут пять он захрапел на всю комнату. Четвертый лежал на отходняках, голова болела, глаза беспокоились, на душе была тревога. Лишь одно было непонятно: боевая или учебная. Второй храпел, Третий трясся и стонал. Чтобы заснуть, Четвертому потребовалось напрячь все силы, которые остались от его воли.

Первый пришел к четырем утра с красным, ничего не выражающим лицом и лег спать. Откуда-то слышался голос Пятого.

Медленно начинался новый день…

5

Второй проснулся раньше всех, поставив аж четыре будильника, чтобы не проспать.

Сколько раз он уже наблюдал «утренние» натюрморты? Сначала дома, потом на съемной квартире, и теперь – здесь, в общаге. Он просто трясся от запаха перегара, пота и грязных носков, поэтому в таких случаях он как можно быстрее умывался, одевался и уходил по делам, никого не будя, хотя это желание зародилось во Втором еще в восемь лет.

Лекция должна быть по первому посещению очень важная. Второй очень спешил на вторую лекцию.

Однако очень скоро спешка прошла – как, в принципе, и всегда. Дорога от общежития до корпуса занимала минут пять, не больше. Маршрут проходил мимо экономического факультета, где кучковались одни богатые и очень богатые. У Второго отношение к ним эволюционировало от стыда, что такие «экономисты» позорят русский народ, до того, что позорит русский народ он сам. Сразу за «советским» экономом строился новый европейский эконом, со стороны которого постоянно слышались нерусские возгласы и шум строительной техники. Пятеро армян долбили асфальт, положенный месяц назад, и Второй снова вернулся в состояние утреннего ажиотажа. Строительная грязь, итак заполнившая все подходы к истфаку, теперь покрыла и последний новый путь «к знаниям». Второму это даже напомнило родную деревню, природу и теплую угольную печь. Лезущие по грязи на каблуках городские курицы вызвали у него неподдельный восторг, а не смех сквозь слезы, как обычно.