Александр Крысанов - ПХЖ и тоталитаризм

Войдя в аудиторию, Второй задался вопросом: «куда бы лучше присесть?». Однако почти все его задавали, чтобы выбросить из головы вопрос «с кем бы присесть?». Вообще, когда еще курс состоял из ста десяти человек, вмещались абсолютно все. К середине первого курса как-то невзначай все поделились на мелкие компании по пять-шесть человек. Как ни парадоксально, но деление произошло не по материальному фактору, как в школе, а по каким-то никому не ведомым границам соприкосновения. Данное деление длилось недолго. После летней сессии первого курса, когда девочек послали работать, а парней отправили в ВС, в каждой компании каким-то чудесным образом находился провокатор, который всех перессорил. В общем, из-за всех перипетий жизни, склок и гребли под себя, все стали демонстративно сидеть по одному, прикрывая свою некоммуникабельность исключительностью себя. Уже со второго курса несло фальшивостью от улыбок и рукопожатий большинства будущих интеллигентов. Кучковались до пятого курса лишь матерые «колхозники» и всякие «асоциальные» элементы. Чем старше становились будущие интеллигенты, тем больше они считали этих людей «недо-людьми» и неудачниками. В островках асоциальности всегда звучали речь и шутки над всем без исключения. Очень часто их выгоняли с лекции всей кучкой, что вызывало смех другой кучки – и их тоже выгоняли, и тогда смех слышался в коридоре… Это всех бесило.

Второй сел за заднюю парту, так как все места, пока он раздумывал, оказались заняты. Пришел преподаватель. Духота на лекции была неимоверная. Зима теплая, батареи горячие, окна от шума с улицы закрыты, преподаватель – лысый и хромой —монотонно, но со смыслом бубнит что-то под нос…

Второй очень неохотно подстраивался под окружающую атмосферу: в первую очередь потому, что действительность, в которой он вырос, была совершенно иной; во-вторую – из-за природного упрямства, присущего любому русскому человеку. В силу перечисленных обстоятельств он ушел на занятия раньше на целый час.

Третий тем временем сел за его компьютер играть в косынку. Четвертый решил во что бы то ни стало идти на пары, но понял, что опаздывает уже и на вторую половину. Четвертый поспешил, но все равно опоздал. Делать было нечего. Зайдя в оборудованный по последнему слову техники читальный зал и не увидев ни одного человека, кроме престарелого персонала, он наконец нашел нужный ему покой и тишину. Но, как всегда, по законам жанра такое время проходит очень быстро. Ровно через десять минут женщина лет пятидесяти объявила о проветривании.

– Извините, но здесь кроме меня нет никого. От кого проветривать?

– Понимаешь, мы тут ни при чем. Закон есть закон.

Четвертый вздохнул и делая вид, что он культурный человек, пошел к выходу. «Что же делать?» – опять пронеслось у него в голове. Не найдя ничего лучше, Четвертый решил пойти купить газету. Он, как студент пятого курса, прекрасно понимал, что там одна ложь, и одновременно с этим как алкоголик осознавал: «Если и прочитаю, то ничего не пойму».

– Нет, ну а что еще делать? – сказал Четвертый вслух.

Купив газету под названием «Коммуна», которую покупали лишь пенсионеры и госорганизации, студент отправился обратно. Около ларька Четвертый обратил внимание на идущую впереди себя девушку. Она несколько раз оборачивалась, бросая взгляд в пустоту. Четвертый сперва подумал, что на него, но понял: «вряд ли». Оценив свой вид – свои дорогие, но грязные ботинки, свои командирские часы со следами ржавчины, купленные год назад, в конце концов, «зеркало свой души», которое от похмелья бегало как у бешеной собаки, – подумал: «глухо как в танке». А она была хороша. Лицо чем-то даже напоминало княгиню Ольгу из школьного учебника.

Она спешила, а Четвертый нет.

Решив идти дворами, а не напрямик, через спортивную площадку, он медленно поплелся мимо трансформатора, мимо стройки и закусочной, опять погружаясь в свою идиллию – одиночество, тишина и покой.

На спортплощадке стояла черная иномарка с темными стеклами. Когда девушка с лицом княгини Ольги с ней поравнялась, раздался звуковой сигнал. Все, включая Четвертого, обернулись. Девушка лежала на земле. Непонятно, почему она упала: то ли поскользнулась, то ли оступилась, но скорее просто испугалась. Из машины вышли два кавказца: то ли армяне, то ли дагестанцы, то ли чеченцы…

– Ой, извини, девушка, – начали помогать ей встать.

– Не надо!

– Такая красивая! С нас ужин!

– Не надо!

– Тогда букет прекрасных роз!

– Не надо.

– Ну ты и красавица. А минет сделаешь за сто евро?

– Не надо…

– Как знаешь! – Они одновременно отпустили руки, которыми пытались ее поднять, приложив, очевидно, какое-то усилие, так как девушка снова оказалась на земле. Встать она не пыталась, пока эти два персонажа не сели обратно в машину. Окружающие отвернулись раньше, чем закрылась дверь, поэтому дальнейшего никто не видел.

Четвертый не смог даже отказаться от тишины и спокойствия, чтобы совершить какой-либо поступок, или хотя бы собраться с мыслями о происходящем.

– Что же делать? – произнес он.

Идти на вторую лекцию уже совершенно не было желания. Курящие в перерывах студенты стояли прямо на пороге учебного корпуса и оживленно что-то обсуждали. Правда, темы со временем деградировали, и в конечном счете самыми распространенными стали одежда, шутки, работа. Четвертый нашел много знакомых среди этой толпы и практически не заметил изменения в темах за эти четыре года – ни на уровне образования, ни на уровне интеллекта. В конце концов, было можно, как всегда, за компанию посмеяться над действительностью.

– О, здарова… Как там Тамара?

– О, здарова… Как там Горобцов?

Археолог понял, что шутка не удалась, тем более что преподаватели своим поведением никогда не давали студентам грустить.

– Да как тебе сказать. Что-то говорил пор Иран, кажется, или Турцию… Потом про татарский национализм, типа мы отстали и нам пора принимать ислам. В общем, как всегда.

– Ясно. Меня на лекции отметили?

– Не знаю, там Второй к старосте подходил.

Четвертый очень долго смотрел на кроссовки Археолога, потом начал ехидно смеяться.

– Совсем дошел. Ты бы еще зимой в тапочках ходил.

– Ты просто не понимаешь. Это же фирма, в них тепло. Там и ткань хорошая, не как в дешевых.

Четвертый засмеялся еще сильнее, ехиднее. Просто Археолог очень любил хвастаться своими фирменными вещами, купленными за большие деньги, судил о людях он тоже по этому признаку. Четвертый такое самовыражение презирал, особенно видя своего друга постоянно грязного, затертого, неопрятного, полупьяного, но в фирменных вещах.

– Ты че, е – ан?

– Ой, ладно… Ты сейчас куда?

– Да надо к Минину зайти, может, что насчет летних раскопок скажет. Только ты подожди, хорошо?