Наталья Мамонова - Студентки 90-х

…Мы слегка опешили, не умея принять справедливо это действующее лицо. Мы не знали, как с ним себя вести. За Санди вслед вынырнула более лукавая, хитро щурящаяся физиономия, которая предстала на наше обозрение целиком, всем своим существом как бы призывая прицениться к ней и вынести приговор: быть ей или не быть!

– А мы не ожидали, что вы придете, – заметила вместо приглашения Вера, немного растерявшись, но более притворяясь таковой. Ее, впрочем, как и нас, обрадовал негаданный визит.

– Что вы там топчитесь, как бедные сироты, – поморщилась Валери. Однако, в беспристрастии, не покривило ни одной ее лицевой черты. Мимика, не приводимая в движение эмоциональным механизмом, включалась в действие автоматически, отчего начинали сокращаться и растягиваться губные и надбровные мышцы. Но в Снежной Королеве угадывалось какое-то обаяние, она задевает какой-то строгой, сдержанной красотой, не терпящей излишеств. – Заходите, садитесь…

– Мы вдвоем? – переспросил смущенно Санди, указывая на приятеля.

– Хоть вчетвером, – ухнула с размаху воодушевившаяся Вера.

– Вчетвером не надо, – процедила я сквозь зубы подругам, внешне выказывая нашим гостям приветливость. – Слишком однозначное количество… Такого натиска нам не выдержать. Будем справляться постепенно…

Эх, я тогда и предположить не могла, как эта четверка… Нет, не буду забегать вперед. Скажу только, что я не предполагала, какой звездой именно меня сделает эта четверка.

Оба друга с любезным расшаркиванием проплыли через номер и уселись на одной из дальней, видимо, по скромности выбранной кровати. Скуки ради, до прихода гостей, мы занимались обживанием обстановки и выдвинули на середину комнаты – между двумя кроватями – парту. На импровизированном столе мы установили свечу и, выключив электричество, создали интимное освещение. Оголенность и не уютность помещения действительно умалялись при свете худосочной свечи. Погрузившиеся в темноту, стены уже не зияли пустотой, бледные, не прикрытые какой-либо простой картинкой. Тонкое прыгающее пламя волшебно преобразовывало вокруг себя.

Гости удивились нашему чудачеству, но с готовностью разделили наше настроение, как сами признались. Уличенные в романтизме, мы им понравились, тогда как другие могли найти нас в лучшем случае ненормальными: еще бы! Приехать в пансионат, запереться в уединении в номере и жечь в темноте свечу!

Мы разговорились… Хотя подобное определение к данной ситуации едва ли подходило. Потому как наши знакомые с трудом изъяснялись по-русски, имея словарный запас, не отягощенный даже необходимым минимумом. Ребята не утруждали себя не только оборотами, но и не пользовались ни склонением, ни спряжением, ни временем. В общем, отвергали все достоинства нашего могущественного русского языка.

В длительном процессе объяснений, девчонки добились следующей информации: молодые югославы уже полгода строят где-то в центре столицы отель для зарубежных граждан. Отвоёвывая упорно каждое слово, мы, похоже, копались в самых глубинных недрах тех скудных познаний, которые отложились в головной коре обоих полушарий наших югославов за полгода. Поистине, они очень ленились и не прикладывали никаких усилий, чтобы перенять кое-какие языковые навыки хотя бы на бытовом уровне. Но при этом они испытывали полную индифферентность к своему неумению и вовсе этого не стеснялись.

Разговор между нами можно было бы признать неинтересным, внимания читателей не достойным, так как сводился он к изъезженным банальностям, от которых в повседневности просто тошнит. Зато как мимически обставленном! Каждая удавшаяся реплика представляла настоящую, отдельную сцену! Ведь общение наше состояло в том, что мы путем каких-то языческих, иероглифами изображаемых знаков, мимических кривляний и жестов, пытались только понять друг друга. Нас забавляло такое времяпрепровождение!

Вера, у которой слуховой аппарат мог адаптироваться для любого объекта, который претерпевал неполадки с дикцией и произношением, разговаривала бойчее подруг. Она схватывала налету, пропуская через свое какое-то внутреннее приспособление для понимания речь, и смело выдавала ответ. Мы с Валери не поспевали за ее прытью и слегка заскучали.

«Отчего бы и не заняться?» – помыслила я на досуге. «Молодые люди, пусть и не в достаточном для дамского общества количестве, имеются… Пусть никто из девчонок не возомнит о себе обделенной, но я воспользуюсь возможностью пофлиртовать.»

На такое предприятие я решилась вовсе не по причине уверенности в себе, подстрекаемая прошлыми победами. Напротив, мое самомнение страдало, не подкрепляемое былым торжеством. До сих пор баловник Эрот пронзал меня отнюдь не медовыми стрелами, наказывая не взаимностью. До сих двадцатилетних пор любовь меня лишь мучила.

Тихая, кроткая, блаженная, она томилась в моей сердечной темнице. И своими страданиями доставляла страдания мне. Затворницы мои сменялись нечасто, погибая неминуемо, так как были лишены пищей взаимности. Но жестокая, кровожадная темница требовала новых пленниц и жаждала поглотить следующую неосторожную жертву.

Но вот подобной ситуации, когда не любишь, когда объект чувственно не довлеет на тебя, когда испытываешь к нему не больше, чем к прохожему, когда позиция взаимно-нейтральна и ты задаешься целью самой захватить в плен, – такого еще не случалось со мной. Обычно, так складывалось, бой принимался мной на неравных позициях: он имел силу – я была влюблена. А как преданному рабу покорить собственного господина?

Я стала исподтишка наблюдать за обеими кандидатурами. Кого из них выбрать? По внешности? На мой выбор предоставлялись если не две противоположности, то все-таки непохожести.

Йонес (мы так и не определились, как именно его звали, поскольку даже блистательный слух Веры был бессилен распознать: Йонес или Янез) имел более четкие, выразительные внешние данные. Черты лица заостренные, вернее сказать, утонченные. Линии рисовались определенно правильно, без утолщений и округлений. Выразительность ему придавала легкая смуглость и аккуратная щегольская прическа будто только что уложенных в парикмахерской черных волос.

Санди же внешне словно размазали. Очертания его будто расплывались, набросанные небрежными, легкими штрихами. Этот пробный эскиз представлялся каким-то размытым пятном, до умиления мягким, светлым и добродушным. Светло-русая копна волос пышно и в беспорядке покоилась на его голове, будто он недавно с кем-то по-приятельски поборолся.

Сравнение обоих было невольно: Йонеса словно ваяли, Санди словно лепили. Одного подтачивали, а другого забыли.

Из-за того, что Йонес сидел подле меня почти вплотную, вынуждая исподтишка – чтобы не вызвать чьих-то подозрений – коситься на него, в качестве объекта наблюдения он мне не подходил: от частого сведения зрачков в крайнее право я могла бы заработать косоглазие. Да и глазные мышцы уже порядочно устали, когда длился процесс ознакомления с кандидатурами.