Наталья Мамонова - Студентки 90-х

Санди же располагался прямо напротив через парту – и любезно предоставлялся самому естественному обширному наблюдению.

Тем и решился мой выбор, который позволил мне не морочиться, кого же мне выбрать.

Я еду в гости в подруге в Подольск.

Сначала украдкой, таинственно бросала я на Санди невинные взоры, которые ловились им как бы невзначай. Я как бы случайно поймалась им снова и снова. Демонстративно таясь и, вдруг уличенная, я намеренно смущалась, спешно отчаянно отводила умиленные глаза и потупляла взор. Санди до моего заигрывания из троих девушек никого не выделял, обегая взглядом каждую поровну, словно боясь кого-либо обидеть и этим взором почтительно осведомляясь, довольны ли мы его вниманием. Взгляд его бегал от одного пристанища к другому, как погоняемый и загнанный, но выносливый Фигаро. Ну, просто милашка и душка.

В своей смазливости, несмотря на любовные неудачи и отсутствие альковных похождений, я не уничижалась. И теперь вдруг твердо уверовала в свою неотразимую неповторимость: я вдруг ощутила мощный прилив сил. Мне показалось, что я все смогу. И человек, которого я хотела вдруг охмурить, вдруг даже показался мне жалок, – вот какой сильной я вдруг стала. Сознание своего значения, величия перед каким-то там Санди, – подняло меня в самомнении и сделало царицей положения. Я еще не торжествовала, нет. Но уже не сомневалась, что победа принадлежит мне. Что властвовать, ликуя, буду я!

Мне удавалась невинная, бескорыстная девочка с наивными глазами. Я осознавала это, будто в грудной крепости моего объекта притаился собственный мой лазутчик и сигналами радировал мне.

Ошеломленный, догадываясь, насколько я проникнута им, Санди уставился немо на меня.

Пораженный догадками, он просто окаменел, потеряв всякую живую способность: ни двинуться, ни молвить он не мог.

Санди не мог оторваться от меня, в показном смятении отвернувшуюся, готовую испепелиться перед обращенным на меня умоляюще-вопросительным взором.

Будто набравшись храбрости, в отчаянии от терзаемой безвыходности, я взглянула на него открыто и мужественно, выдерживая его пристальный, немигающий взгляд завороженного. Он вдруг очнулся, растерялся и покраснел.

Валери, примостившая подле Санди, не могла не заметить, как я настойчиво пронизывала перед собой пространство, старательно сверля единственную точку до дырки. Она укоризненно-игриво погрозила мне издалека указательным пальцем, на что у меня как бы невзначай оттопырился от приставленного к подбородку кулака мизинец и заговорщически перекрестил мои губы.

Вера, сидевшая напротив меня через парту на спинке кровати, пытливо, с многозначительным прищуром, рассматривала меня несколько секунд. Затем, встряхнувшись, оторвалась от меня и вновь весело беззаботно принялась стрекотать: она допытывалась у югославов, как звучит то или иное русское слово в переводе на словенский. Ее вообще одолевало истинно пристрастие к накопительству слов и выражений, жаргонный и иноязычных (у нас с Верой было взаимное хобби, связанное с английским языком, когда подбиралось все, что касается английского языка). И потому незамысловатое общение с нашими гостями ее полностью увлекало. Набор слов, которые составляли наш разговор, мог удивить своей простотой, когда звучали такие понятия как «кошка», «студентка», «столовая», «девушка». Вера азартно интересовалась любым переводом, словно задалась целью краткосрочного освоения чужого языка. Она старательно напрягала свою память, тут же забывала, переспрашивала и возобновляла круговую карусель, пересаживаясь поочередно с «кошки» до «девушки».

Валери, не имевшая охоты к иностранным языкам и удовлетворительно владевшая телефонным русским, к неродной речи была равнодушна и потому заскучала. От нее повеяло таким откровенным унынием, что мне показалось это даже неприличным. Валери перестало даже занимать мое заигрывание с Санди.

Ах, как я жалела, что ухо Веры недосягаемо мне сейчас, и я не могу в него шепнуть, что рука Санди подкралась под партой к моей и жадно обхватила ее, обдав действительно нестерпимым жаром. Длительное пребывание в этой парилке становилось невозможным!

Ощутив нечаянное будто бы прикосновение, я поначалу даже испугалась: не слишком ли я напираю, не слишком ли рьяно я взялась очаровывать? Ведь и он предпринимал уже атаку. Может, мои действия нахрапом он расценил соответственно и принимал меня за легкомысленную, доступную девицу? Откуда мне знать, какой механизм крутится в мозгах у этого иностранца? Я бы разочаровалась в себе, если не моим чарам благодаря я добилась этого прикосновения. Если меня посчитали просто за дешевку, которой может воспользоваться каждый, кому она обольстительно мигнет.

А почему бы ему не признать достоинства, воплощаемые иными претендентками. Да, претендентками. Почему его не привлекла высокая и стройная Валери или же приземистая, пухленькая Вера? Наружности обеих отнюдь не были созданы, чтобы скрывать их под паранджой.

Валери нравилась строгостью, тонкостью и правильностью черт. Без укоризны в каком-нибудь изгибе. В них было что-то грациозно-величественное, благородное, но не ласковое и именно правильное, рисованное по подобию какого-то стандарта, отпечатывающего просто красивые лица. С такими девушками обычно появляются в обществе, чтобы привлечь к себе внимание. Такие девушки украшают светское общество, наполняют толпу в черных фраках и в белоснежных манишках яркими цветными вспышками. И если блистательных девушек выстроить вряд, то едва ли своей красивостью отличится она одна от другой. А кто на светских балах не бывает, то в уличной обстановке наверняка впечатлится. Красотка, да и только!

Вера же, маленькая, чуть полноватая, коренастая, но с очень тонкой талией, смотрелась проще. Мимолетный прохожий мог сказать о ней: мила, хороша. Ее наделило особыми лаврами красоты – не кричащей о себе выразительностью. Не ослепляющей, не повергающей, не воспламеняющей мгновенно. Она несла в себе спокойную красоту. Тихую и безмятежную, которая пускала ростки в чьей-то груди медленно, постепенно. У Валери имелась перед ней преимущество в том, что она нравилась почти сразу и всем. Веру мог облюбовать не каждый и не столь скоропалительно.

Зато о Валери скажут, что она просто красива. Вера же была прелестью. Волоокая, она умела томно смыкать длиннющие ресницы. А маленький, запятой рот умилительно растягивался в полуулыбке. С такими манерами ей бы принимать великосветской дамой в гостиной bea monde.

(Эти строки я написала, когда мне было уже 23 года, когда я была уже замужней женщиной и пестовала младенца. С высоты полета лет, я понимала, что и Вера, и Валери, и – простите – я, мы были весьма привлекательными: ведь недаром на нас воззрилась вся столовая пансионата. Просто тогда нам, неопытным, было это непривычно.)