Олег Аникиенко - Один оборот

Представьте – зеленое поле у реки – матушки. С утра на берег стекается городской люд. Молодые, старые, начальники, подчиненные… Знакомятся, обмениваются идеями, самодельными корзинками и книжками. На лицах – светлые улыбки. Все чувствуют: происходит важное. Мы – горожане! Глядь, а здесь уже обнимаются. Горланит бард, танцует «балерун», а клоун ходит и всем хитро моргает. Поле. Нет толкотни, нет пьяных. Рядом – бурлящее устье. И что-то медленно поднимается над полем. Эх – ма! Народ головы запрокинул. Тихо плывет к небу дымка – радуга. Не серая и поникшая, как у больного человека. А задорная, горделивая…

Осень… Пожалуй, лучшее у нас время года. Комаров уже нет, и с окон снимают потемневшие от дорожной пыли куски марли.

Осенью лучше смотрятся старые здания, дореволюционные особняки купцов, толстостенные дома «пятидесятых»…

Еще сохранилась лепнина, рустовочные углы солидных домов, сандрики, замки и розетки, – словом то, что называли архитектурным излишеством. Прогуливаюсь по улочке Чернова, на которой штукатурят известный «дом под шпилем». Сворачиваю на Карла Маркса, – здесь тихо, и осень бросает на выступы под окнами желтый, красный лист. В одном из низких окон, сквозь темную гладь стекла вижу целующихся мужчину и женщину. Красиво и таинственно одновременно.

А вот у этого дома с лоджиями я бы спел серенаду. Испания почудилась, а белье в арочных проемах – наше, застиранное.

Люблю смотреть на карнизы старых домов, – ряд чередующихся модульонов ласкает взгляд. Хотя некоторые из них отвалились, и шифер побит у краев. А там – капители, словно модные шляпки, сидят на колоннах.

Иду вдоль парка, мимо художественного музея, а в воздухе – едва слышимый запах зимы. Или почудилось? И, кажется – ажурная решетка чугунно скрипит…

И опять зима… И опять – весна…

Пролетел еще год. Запахло теплом, прилетели, суетятся грачи… Уже сбиты сосули с крыш, и почерневший снег дотаивает на обочинах. Ты идешь по улицам города, стараясь обрести душевные силы. Трудно на что-то надеяться, когда над тобой – лишь давящая серая пелена. Когда кажется, что и ты сам, и люди – уже не так интересны, как прежде.

Ты ждешь синевы небес, как пьяница – выпивки. И синева не обманет, – появится! Огромное небо внезапно раскроется и опрокинет в себя весь городок. Ты идешь по улицам, вглядываясь в лица прохожих. Какие они, – горожане?

С интересом подходишь к киоску, покупаешь газету. Киоскеры! Вот кто наша особенность! Эти мягкие интеллигентные лица. Их сдержанные, доброжелательные улыбки. Прекрасное в незаметном. Как ты не видел этого раньше? Завершился один оборот вокруг светила.. Мы облетели его вместе с соседом по подъезду. Необязательно поздравлять друг друга. Достаточно поздороваться чуть теплее. Или сказать ему пару слов.

– Привет, мол… Снова – весна?

– Да я… то да се… и тебе не болеть…

– Спасибо. Летим дальше?

Зимой он заходил в эту пельменную согреться и, не глядя на окружающих, суровый, отчужденный, сушил вырванные ветром слезы. Гость стоял у стойки и смотрел на дорогу, по которой пробегали прохожие. Головы их были опущены, лица укрыты воротником. Сероватые тени показывались из тумана и вновь растворялись в морозной дымке.

Отсюда начиналась окраина с ее приметами новостроек: ямами, рытвинами, грудами мерзлой земли. Дорога у стройки завалена досками, обрезками труб. Из прикрытого щитом люка канализации вырывается пар.

Дальше – уходящий в сумрак пустырь. Летом здесь сажали картошку, а сейчас ветер сгибает выступающие из снега сухие стебли. И в конце пустыря, словно волчьи глаза, – огни изб.

Такие дома видел он из окна поезда, когда проносился мимо заброшенных деревень. Лачуги кривились далеко в полях, приближаясь к железнодорожному полотну. Он смотрел на эти жилища, и ему хотелось выйти, постучаться в стены и, может, помочь кому-то. Но представляя себя живущим в этой глуши, – в сердце его вползал страх.

Гость придвинул ногу к батарее под стойкой. Теплые струйки мягко вползали в подошву, поднимались к щекам. Память вернула его к недавней встрече с приятелем. Они разговорились, вспоминая знакомых, и друг заметил книгу, лежащую рядом. «Ты… читаешь это?» – друг пролистал книгу. Лицо его изменилось. Словно невидимая стена разделила их, и когда друг вернул книгу, лицо его скрывала маска.

«Каждому – свое…» – он опустил уголки губ. Кто виноват, что они не стремятся выше?

А в пельменной – тепло. Рабочий день закончен; ушла старушка с кастрюлькой отходов, собирает мусор уборщица. И все это время женщина у кассы ищет его взгляда.

– Эй, – слышит он тихий голос. – Слышь, парень? Помоги…

Вот он, момент, его боль и сомнение. Сейчас он поднимется, подойдет к окликнувшей его женщине… Остановится поезд у старого домика, и, поколебавшись, он сойдет на полустанке. Содрогнутся цепью вагоны, качнется состав… Темный вечер, чернеющий лес. И – огни уходящего поезда… Все так и будет, он умеет угадывать. На мгновение увиделось: вот он, рядом с женщиной. Несут бачок в кладовую. Она упирается ему ладонью в плечо, и он чувствует ее силу рук.

А потом они запрут дверь, и она расставит закуску… Все так и будет: усталые люди, бутылка вина и желание праздника. Но до этого они пройдут в сумраке мимо остывающих плит, и в коридоре он заметит мерцающий прямоугольник. Зеркало! Он взглянет в холодноватую гладь, – бледным пятном выступит подбородок, нижняя губа наехала на верхнюю… – мерзлый окунь – призраком из темноты.

И они будут сидеть, согреваясь вином, и смотреть, как светлеет за окном пейзаж окраины. Свет с улицы скользит по крышкам бачков, ложась на ее полные руки. Он чувствует в темноте ее улыбку.

– Ты далек, как звезда,

и пути к тебе нет…

Женщина тихо поет… Ее зовут Тоня. Что он изучает?

– Разное. Экономику, управление…

– Подписывать будешь…

– Распределять. Руководить…

– Зачем?

– Для порядка. И – жить…

– Как все?

– Почти. Имею ввиду – разумно. Устроившись…

– Мы тоже читаем с дочкой… Книжки разные… Ты петь любишь?

– Что? – он вертит стаканом. – Есть правила. Верх – низ. Лево – право. В жизни – много случайного, ненужного…

– Смотри! Оп! – под ее руками раскрывается цветок из нарезанной колбасы и горошка. Глаза ее искрятся.

– И вино тебя не греет

В час дурного настроенья… Ха-ха-ха…

Все так и будет. И он попросит ее рассказать о себе, хотя знает: избушка на конце пустыря, муж – алкоголик сбежал в трудное время, школьница – дочь возится у печи, ожидая мать… Жить, кормить… В этом – жизнь?