Валентин Лебедев - Цветы полевые

– Андреич! Подойди – попросил мужчина. Отец пошел к забору, а мы с Сережкой наблюдали за происходящим. Мужики поговорили о чем-то. Папа вернулся и, протянув мне кулек с гвоздями, хрипло проговорил:

– Берешь и несешь туда, где взял… Желваки на его щеках ходили ходуном.

– Пап… не пойду, – я сгорал от стыда…

И тут отец, без размаху, коротким хуком, врезал мне открытой ладонью по левой щеке… Я устоял. А отец как-то сгорбился сразу и побрел к калитке. Его фигура замелькала в прогоне за забором… Он сам пошел относить гвозди… Я успокаивал плачущего брата.

***

Дождь все не утихает… Шелестит по мягкой кровле крыши… Не гремит… Включил телефон… Четвертый час уже… Не спится…

Да… Бежит время… Завтра 21 августа… Отцу было бы сто лет… А, в девяносто четвертом, отец лежал после инсульта сороковой день. Жизнь покидала его. Стоя на полу перед ним на коленях, обняв его голову и прижавшись к его прохладной щеке, я прошептал:

– Пап… прости меня за все… и за гвозди…

Он еле слышно сжал мою руку… Наши слезы смешивались и скатывались по чуть пульсирующей жилке на его шее…

Через пятнадцать минут его не стало…

А дождь все не утихает… За окном засерело…

И щеку что-то заломило…

Под утро ненадолго заснежило. Снег валил крупными снежинками и тут же таял, срываясь с крыши, стекая звонкими каплями, громко тукая по отмостке. Разбудили…

Сварил кофе.

За окном плаксивый октябрь уже преодолел Покров день. Сегодня обещал съездить на дачные участки, посмотреть и посчитать лесенку. Не далеко, всего – то километров тринадцать.

Снега на дороге не было. Растаял… Остатки растащило машинами. По обочинам, на траве и на листьях деревьев еще белело ватными хлопьями. Свернул с главной дороги в сторону дач. За очередным поворотом голубой знак населенного пункта. «Сорокино».

Случайно глянул в левую сторону… Сквозь заснеженные березки и красные гроздья рябин виднелись черные развалины строения. Шевельнулось негромко в левой стороне груди, защемило. Прижался к обочине и вышел из машины. Стряхивая снег с веток, обваливая его на лицо, спину продрался к догнивающим остаткам дома. Гнильё проросло деревцами-осинником, черемухой. Совсем развалившаяся русская печь, листы позеленевшего кровельного железа. Вокруг заросли жухлой крапивы и рыжие завитушки иван-чая. Один уцелевший угол дома, невысокий, еще как-то держался в замках. Подошел, потрогал руками. Отломил край-растер пальцами в труху. В торце бревна третьего венца 3 3 Бревенчатый ряд , на гвозде, повисла обглоданная ржой какая-то банка. Снял, повертел в руках. Набрал горсть снега и потер твердую поверхность. Матово блеснуло зеленым, обнажив потрескавшуюся эмаль…

Неожиданно, раздвигая пласты памяти, стали всплывать забытые события, картины из прошлого, быстро, перескакивая с даты на дату…, пять, десять, тридцать, шестьдесят лет…

Запершило в горле, заложило комом, по лицу пролились капли тающего снега…

***

После Петрова дня установилось вёдро 4 4 Жаркая, ясная летняя погода . Ясное, прозрачное, с перламутровыми обильными росами, сухими полдниками, душными, пахучими вечерами, короткими томительными ночами. Потяжелевшие за июнь травы, выпрямились, сбросив на теплую землю созревшие семена. День забежал на гору и потихоньку, минутками, стал скатываться вниз. Сколько продержится славная погода-никто не ведал. Неделю, две? Может и больше.

Сенокосная пора… Многое надо успеть. И скосить траву, и перевернуть, подсушить, сбить в валы, чтобы продуло. Потом, начать сгребать, набирая сено деревянными граблями на ногу распрямляя стебли. Обхватив одной рукой охапку, плотно прижав к граблям, тащить ее к стогу. Здесь сено забиралось вилами на длинных черенках и закидывалось, подавалось на стог. На стогу обычно командовал дед Андрей – не тяжелый, сухонький, с длинной, совсем белой бородой. Командир! Показывал куда забросить, принимал навильник и распределял его в определенном порядке по стогу. Притаптывал, перекладывал. Мудреное дело! Чтобы дождь неожиданный не пробил, ветер не раздул… Ответственная работа.

На сенокосе трудилось почти все семейство Лебедевых – дед за главного, две дочери, Лидушка с Наташей и их мужья, дядя Петя и дядя Леша, сын Агафон (папа мой) и мама моя Нина. Брали отпуска, отгулы и помогали с заготовкой сена. Не было только старшего сына Георгия, (полковника тогда уже) служившего на Дальнем Востоке летчиком, нагонявшего страх на самураев.

Справлялись быстро. Работали справно. Да и что там надо-то на корову с телком – двести пятьдесят, двести шестьдесят пудов! К сенокосу готовились заранее. Договаривались с лесником о встрече и тот отводил участок под покос. Отводил его всегда в одном и том же месте. Но ритуал есть ритуал. Дядя Петя шел с лесником на участок. Лесник, махнув рукой в одном направлении, затем в другом, говорил:

– Вот оттуда и до седа… За кривую березу не лезь… Там другие косить будут.

Дядя Петя доставал бутылку самогонки, стакан и небогатую закуску – пару вареных яиц, соленые огурцы, кусок черного хлеба и пучок зеленого лука. В спичечном коробке крупная серая соль. Присаживались в густую траву. Плескали в стакан, выпивали, занюхивали и разговаривали ни о чем. После того, как бутылка пустела, лесник довольно хмыкнув, изрекал:

– Ладно там за… за березкой еще метров тридцать возьми… Вдруг не хватит…

Соглашение было достигнуто!

Занимались косами. Забивали клинья, подбивали кольца, замачивали место посадки в воде. Меняли лозовые ручки, стягивали их концы тоже лозовыми тонкими, вымоченными и разбитыми побегами, подстраивая под рост косца. Затем косы отбивали. Звонкое занятие!

В пень заколачивалась маленькая наковаленка – бабка. Конец косья 5 5 Ручка косы подвешивался бечевкой так, чтобы плоскость косы ложилась ровно на плоскость бабки. Этим занимался мой отец.

Он садился на такой же пенек рядом и, ухватив левой рукой полотно косы, передвигал лезвие по наковальне. Правой рукой, специальным молотком оттягивал лезвие, нанося удары по самой кромке. Тук-тук, тук-тук… Молоток то и дело смачивался в ведре с водой – это требовала холодная ковка. А еще отец немного загибал носок косы вверх, чтобы землю не цеплять.

Ото всюду слышался перестук молотков. Страда в разгаре!

Точили косы непосредственно перед косьбой, уже на покосе. Точились по-своему. Заостренный конец косья втыкался в землю, придерживалось левой подмышкой, а пальцы кисти натягивали носок косы, напрягая металл. Оселок в правой руке косца бегал вдоль лезвия вниз-вверх, с двух сторон. Жик-жик-жик и готово! Косы были разные по величине – девяти, одиннадцати ручные, в зависимости от того сколько кулаков укладывалось по длине косы. Естественно, я тоже принимал участие.