Ирина Селиверстова - Нобелевская премия. Роман

Но особенно они сдружились несколькими годами позже, после того как Лиза родила сына – в одиночку, без всякой поддержки, и ведь в такое трудное и непредсказуемое время! Она стала вызывать у Ники истинное преклонение – и не только из-за того, что без всяких сомнений решилась родить, но прежде всего потому, что, сидя с младенцем, кормя грудью и довольно-таки редко выходя из дома без коляски, она ухитрялась зарабатывать деньги. То есть делать то, что у них с Севой никак не получалось.

Искать способы заработка Лиза начала, еще будучи беременной. В соответствии со своим характером, она хотела многого: не просто получать абы какие деньги, но иметь их в достаточном количестве, более того – найти такое дело, заниматься которым было бы интересно.

Поэтому даже не брала во внимание скучную куплю-перепродажу, зато вспомнила, что недавно, разбирая дома старые книги, нашла древний самоучитель по плетению кружев крючком. Вытащила его, в течение недели освоила это искусство, оказавшееся совсем нехитрым, и тут же отправилась трансформировать в денежный эквивалент недозрелые плоды своего труда. Сперва продавала их на Измайловском вернисаже, потом, когда надоело ловить сочувственные взгляды на своем животе, начала сдавать на комиссию в московские универмаги, в отделы, торгующие всякой всячиной. Лиза не надеялась на большой успех, но, к ее радостному удивлению, кружевные воротники и салфетки раскупались довольно бойко. Воодушевленная, она повышала цены, и делала это до тех пор, пока стоимость воротников не начала тормозить скорость продажи. У неё захватывало дух от возможности самостоятельно рулить собственным делом – самой производить товар, определять и его цену, и количество. Торговые точки ничего не диктовали, ничего не требовали, лишь забирали свои тридцать процентов.

Рождение сына в этой деятельности ничего не изменило – молодая мамаша брала пакет с рукоделием на прогулки и вывязывала паутинные узоры, сидя во дворе на лавочке и качая коляску ногой.

Очень скоро она поняла, что открытый всем ветрам перемен рынок девственно чист, пуст, как незасеянное поле. Занимай любой прилавок, за что ни возьмешься, куда зернышко ни бросишь – обязательно будет всход. Поэтому, когда плести кружева ей надоело, Лиза принялась расписывать матрешки и шкатулки, затем – делать кулоны и браслеты из кожи и бисера, еще позже освоила довольно-таки сложную технику батика, росписи по ткани. Это были уже практически картины, то есть настоящее искусство, что особенно радовало. Перед отправкой своих батиков на продажу в салоны, она натягивала их на подрамники и подолгу любовалась ими.

Казалось, её жизненные силы питались трудностями начала 90-х со всеми их инфляциями, деноминациями и прочими рукотворными катаклизмами. Никогда, ни до, ни после, она не чувствовала в себе столько энергии. Работала одержимо, спала по 3—4 часа в сутки – и вовсе не из-за ребенка, который с самого рождения, по счастью, дрых как сурок. Родители смотрели на дочь с изумлением: откуда в ней эта самоуверенная наглость – браться за дело, которому никогда не училась, с которым едва познакомилась по книжкам-руководствам? Да вдобавок сразу бежать продавать свои поделки? И, что самое удивительное, находить людей, которые все это покупают?

Лиза в ответ только посмеивалась. Её, что называется, несло, у неё все получалось – иногда лучше, иногда хуже, однако неудачные работы уходили ничуть не хуже самых лучших. Ей нравилось что-то изобретать, выдумывать, пробовать новое. Но более всего – видеть, как ее творческие эксперименты преобразуются в денежные купюры.

Видимо, она все-таки не являлась истинным художником, который выше всего этого, денежного, низменного, и именно финансово-материальные моменты являлись для неё самыми волнующими. Так, в редкие свободные часы, предназначенные для отдыха, она отправлялась в художественные салоны, куда сдавала свой товар на реализацию – посмотреть, что продалось, а что нет. Можно было, конечно, просто дождаться звонка от администратора, который раздавался, когда всё распродано, и следовало приехать за деньгами. Но Лизе нравилось лично осматривать торговый зал: вот здесь неделю назад вывесили пять её батиков – а сейчас осталось только два. Здесь лежали кружевные воротники – а теперь почти пусто, есть всего один… Именно в такие моменты у нее учащалось сердцебиение, покрывались испариной ладони, случался пресловутый катарсис и рождались новые художественные идеи.

Эта радость востребованного, оплачиваемого творчества заменяла ей полное отсутствие личной жизни. Она не думала ни о той, потерянной любви, ни о возможности появления новой. Не тосковала и не чувствовала себя обделённой – наоборот, порой даже радовалась своему одиночеству, тому, что никто не отвлекает ее от занятий, которые приносили ей не только удовольствие, но и очень даже приличный заработок. Кстати, отец её ребенка повел себя достойно, никуда не исчез. Встретил новорожденного сына из роддома, записал на свое имя, регулярно, хотя и нечасто навещал – исключительно в рабочее время, спешно собираясь домой ближе к вечеру. Лизу немного раздражал этот его страх перед женой, но в целом она была удовлетворена – пусть у мальчика будет какой-никакой отец. Однако от собственных, когда-то горячих чувств не осталось и следа – словно по душе прошел дезинфектор и вычистил, выскреб все дочиста, не оставив даже воспоминаний.

Во дворе, где она каждый день гуляла с коляской, образовалась небольшая компания мамаш, среди которых по непонятной причине преобладали одиночки. Благодаря им каждая прогулка напоминала бизнес-совещание. Рыжая Настя, более известная как «мама Вити», пекла дома вафельные трубочки, складывала их в огромную коробку из-под телевизора, ближе к вечеру несла на площадь возле метро и там продавала. Она жаловалась, что её короб выглядит совсем неаппетитно, и Лиза однажды расписала его гуашью: на одной стороне изобразила самовар с вязанкой баранок, на другой – толстую купчиху с чашкой чая (бессовестно позаимствованную с картины Кустодиева), на двух оставшихся – улыбающихся божьих коровок, плотоядно поедающих выпечку, отдаленно похожую на те самые вафельные трубочки. Рыжая Настя была счастлива, благодарила Лизу и говорила, что теперь ее продукт расходится вдвое быстрее. Правда, счастье закончилось с первым дождем, который заставил и купчиху, и самовар, и прожорливых насекомых превратиться в грязные потеки и измазать собой Настины руки, штаны, куртку и даже рыжие волосы. Лиза утешала Настю, обещая в следующий раз короб не только разрисовать, но и покрыть лаком для влагоустойчивости.