Ирина Селиверстова - Нобелевская премия. Роман

© Ирина Селиверстова, 2022

ISBN 978-5-0056-3072-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

90-е годы принято называть лихими и ассоциировать их с бандитами, банкирами и проститутками как наиболее яркими символами эпохи. Но эта книга – об обычных людях, о тех, кого принято называть московской интеллигенцией, кто внезапно попал в центрифугу дикого рынка, которая либо насыщала новыми силами, либо превращала в отжатый жмых.

Пресловутый «ветер перемен», которого так долго ждали, разметал равномерное и устойчивое течение жизни. Выпущенные на свободу, к которой далеко не все оказались готовы, бывшие советские граждане в своей новой повседневности совершали подлости и подвиги, погибали и рождались заново.

Еще утром яркий зонт, своей расцветкой напоминающий флаг какой-нибудь африканской страны, жизнерадостно реял вверху, бойко отражая капли дождя своим упругим полотнищем. А сейчас он болтался вниз головой, безвольный, скрученный в трубку, похожий на знамя потерпевшей поражение армии.

Разгром, полный разгром. Унизительный, постыдный.

Хотя поначалу вроде и битвы-то не предполагалось, представители противной стороны должны были сами принести ключи от счастья и вручить со смиренным поклоном.

И как теперь выходить из этого ужасного положения, как держать лицо, чтоб никто не догадался о провале, которого по всем расчетам никак не могло случиться?

Лизе Комаровой, молодому специалисту секретного московского «почтового ящика» и несостоявшейся молодой жене едва исполнилось двадцать два, и к поражениям она была ещё не привычна.

Сегодня ей впервые стало понятно, что значит не находить себе места. Смысл выражения оказался до смешного буквальным: подходящего места сейчас не было нигде. Пока брела по засыпанным осенней листвой улицам, взрыхляя ее ботинком при каждом шаге, хотела оказаться дома, однако, подойдя к родной пятиэтажке, подумала – нет, куда угодно, только не сюда. Поспешила прочь, зашла в первый попавшийся кафетерий, встала за любимым одноногим столиком у окна, но и в кафетерии сейчас было неуютно, хотелось поскорее допить свой кофе и уйти; она сердито посмотрела на белую чашку с надписью «Общепит» и обнаружила, что кофе уже выпит – надо же, даже не заметила, когда успела. Снова оказавшись на улице, принялась искать телефонный автомат, чтобы позвонить подруге – но, едва зайдя в будку, поняла, что не хочет говорить ни с кем и ни о чем, а уж тем более о случившемся. Стояла в будке долго, размышляя, чем же заняться дальше – до тех пор, пока нетерпеливый прохожий не начал стучать монеткой по стеклянной двери. «Девушка, вы там разговариваете или как?»

Накануне ночью лило, и всё вокруг было блестящим и скользким. Сквер содрогался на ветру, все листья – и лимонно-желтые, и золотисто-ржавые, и бурые, будто жеваные, уже лежали под ногами, наверху же ветви деревьев, голые, черные, переплетенные между собой поддерживали тяжелый небесный свод, подобно арматуре, не позволяли ему упасть и окончательно раздавить Лизу. Она была за это благодарна деревьям, трогала мокрые стволы, ковыряла ногтем трещины на коре, изучая, не заползли ли туда какие-нибудь вредоносные букашки. Букашек не было, и потому даже это занятие пришлось оставить.

Когда стало темнеть, её всё же потянуло домой – засветившиеся теплыми огоньками окна сделали улицу совсем мрачной, да и вообще она не любила темноты, даже когда пребывала в менее растрепанном состоянии. С облегчением вспомнила, что родители сегодня уехали к тетке с ночевкой, что в данных обстоятельствах не могло не радовать.

О своем будущем ребенке Лиза не думала совсем. Больше всего её волновала драматургия ситуации – каким образом вести себя дальше, чтобы достойно выглядеть в глазах сторонних наблюдателей? В предшествующие недели она проигрывала в голове оптимистичный вариант: как расскажет коллегам и всем прочим о своей безумной любви, о том, что её очень огорчает роль разлучницы, но ничего не поделать – любовь во все времена требовала жертв, и, несмотря на уколы совести, она чувствует себя невероятно счастливой…

И вот сегодня неожиданно выяснилось, что в роли жертвы, востребованной любовью, оказалась она сама. Сегодня предмет её страсти пришел с лицом, продавленным как старое кресло. И Лиза сразу поняла, что оптимистичного варианта не будет. Поняла ещё прежде, чем он начал бормотать:

– Прости… Я не могу. Я скотина, но – не могу. Хотя, если б смог, тоже был бы скотиной… Ты простишь, а?

Она даже погладила его по голове, поутешала. Не разрыдалась, не разоралась, и даже никакого особого отчаянья не испытала – хотя ещё вчера была непоколебимо уверена, что он, конечно же, уйдёт от своей невнятной, совершенно не нужной ему жены.

Дома плюхнулась в кресло, не сняв пальто, не переобувшись и даже не стряхнув прилипшие к ботинкам листья, сидела и не могла заставить себя сделать хоть что-нибудь. Вечер был унылым, как медленный танец восьмиклассников. На улице снова захныкал дождь, тусклые осенние сумерки сгустились до состояния полной тьмы, которую разбавлял лишь свет фонаря за окном, раздробленный на тысячи частиц каплями на стекле. Она хотела есть, но никак не получалось заставить себя встать и пройти на кухню к холодильнику. Сидела, глядела, как с промокшей обуви на полу постепенно натекает лужа, и от этого чувствовала себя особенно несчастной…

Даже думать сейчас ни о чем не получалось. Почему-то вспомнила бюстгальтер, который однажды увидела висящим у него в ванной. Ей очень не хотелось идти к нему домой, но он уговорил – жена уехала, полная свобода, редкий случай, когда можно не ломать голову над тем, где остаться наедине… В тот раз этот бюстгальтер одномоментно заставил почувствовать себя не победительницей, а аутсайдером, правда, она быстро отмахнулась от этого неприятного чувства. Теперь же отмахнуться было нельзя.

Насколько же жалкой она будет выглядеть в глазах окружающих! Как объяснит им свою беременность? Как отреагируют коллеги? Конечно, будут и осуждать, и сочувствовать – последнее, пожалуй, хуже всего…

А тот лифчик, наверное, по-прежнему сушится на веревке, натянутой в ванной комнате – как символ нерушимости супружеских уз.

В оборонном конструкторском бюро, где работали оба об их связи знали все. Они представляли собой очень яркую, заметную пару. Он – всеобщий любимец, похожий на несоветского, но дружественного стране певца Дина Рида, обаятельный голубоглазый брюнет с мужественным выдающимся подбородком и милыми кошачьими повадками. Лиза красавицей не являлась, но внимание привлекала: высокая, с королевской осанкой, с лицом правильным, хотя и грубоватым, словно скульптор задумал вылепить нечто прекрасное, но поторопился и не отшлифовал детали. Однако держалась всегда так, будто была самой настоящей звездой – вызывающе, даже нахально.