Ирина Селиверстова - Нобелевская премия. Роман

Подобные разговоры, обрывки которых, разумеется, доходили до Лизы, очень ее радовали. Все получилось именно так, как она задумывала, растущий живот вовсе не помешал ей вести себя по-прежнему и отпускать свои излюбленные ядовитые реплики по самым разным поводам.

Труднее было с родителями.

Лиза очень жалела их – тихих, правильных, церемонных. Им немало довелось стерпеть от необузданной дочери, одни её друзья чего стоили. В студенческие годы Лизу отчаянно влекло полумаргинальное сообщество свободных художников и поэтов – они казались ей большими талантами хотя бы по той причине, что были немытыми, оборванными, говорили матом и не признавали правил хорошего тона. И несмотря на то, что родители не мыслили жизни вне хорошего тона, она регулярно таскала толпы этих друзей к себе домой. В такие дни их мирная, почти стерильная прихожая трещала по швам от кучи стоптанной грязной обуви и обрывающихся с вешалок курток и пальто, которые почему-то всегда едко пахли плохо выделанной овчиной; уютная кухня наполнялась клубами сигаретного дыма, а изящные кофейные чашечки – горками расплющенных окурков. Но ни разу родители не проявили негостеприимства или непочтения к сомнительным Лизиным друзьям.

– Добро пожаловать, проходите, пожалуйста, в столовую, – распахивала перед ними дверь мама.

– Может, лучше в шашлычную? – отвечал кто-нибудь.

– А еще лучше – в рюмочную! – добавлял другой.

– Так-с, кто у меня сегодня жена? – потирая ладошки, весело интересовался третий.

Родителей от подобных шуточек брала оторопь, однако всех они принимали радушно, неизменно накрывая щедрый стол с пирогами и домашними соленьями.

Казалось странным, как у этих мягких людей, больше всего на свете боявшихся обидеть или задеть кого либо, могла вырасти настолько язвительная и резкая дочь. Лизе претила неразборчивая доброта родителей, которую она считала бесхребетностью, но она любила своих старичков и очень переживала – для них, проживших в верности своей трудной юношеской любви всю жизнь, сам факт романа дочери с женатым человеком станет немыслимым потрясением.

А уж известие о внебрачной беременности дочери…

Но все оказалось не так страшно. Лиза не учла одного – панического страха мамы и папы перед призраком бездетности. Сама она родилась лишь после четырнадцати лет их взаимной нежности, и стала ее единственным плодом, несмотря на отчаянное детолюбие родителей и стремление обоих к большой семье. Поэтому ребенок воспринимался ими исключительно как самый желанный и драгоценный подарок небес, в которые эти два атеиста, похожие на состарившихся ангелов, разумеется, не верили.

– Мам, пап, у меня для вас отличная новость, – выпалила она за завтраком, потому что считала, что, если сообщить отличную новость с вечера, родителям будет обеспечена бессонная ночь. – Готовьтесь, у вас скоро появится внук!

Неужели? Не может быть! Вот это новость так новость! За первыми радостными возгласами, суетой, последовали расспросы по существу: а уже наверняка известно? а какой срок? а анализы в порядке? а токсикоза нет? Папа потянулся к буфету достать бутылку марочного коньяка, хранящегося для особых случаев, мама схватила его за руку – что ты, нельзя, она же беременна!

И лишь после мама осторожно, ласково пожурила ее:

– Что ж ты нас со своим другом до сих пор не познакомила? И даже ничего о нем не рассказывала…

– А нет никакого друга! – Лиза объявила это ликующим тоном, словно сообщала о выигрыше в лотерею. – Представьте себе, так бывает – друга нет, а ребенок есть!

Радость в маминых глазах преобразилась в недоумение, потом в ужас. Но эта недостойная эмоция немедленно была погашена усилием воли – маме стало за неё стыдно. Чудо деторождения не должно вызывать ничего, кроме счастья, ну и дочери, конечно, нужна поддержка, а не сомнения.

Папа сильно смутился, отвернулся, не сказал ни слова. Потом все же достал свой коньяк, налил по стопке себе и жене, погрозив пальцем Лизе, хотя та и не претендовала на запретный напиток.

– В жизни всё бывает – за это и выпьем! – с тем же подчеркнутым оптимизмом, как ранее дочь, провозгласил он.

На этом тема отца будущего ребенка была закрыта. Родители больше ничего не спрашивали – ни сейчас, ни потом.

– А марки я собирал, выходит, не зря, – ободряюще улыбнулся ей папа на следующий день. – Продадим коллекцию, будет на что жить первое время, пока ребенок маленький. У меня ж шикарная коллекция, столько ценных экземпляров, есть очень редкие серии, они дорого стоят.

– Ничего продавать мы не будем, пап, – отрезала Лиза. – Я сама сумею прокормить своего ребенка, я справлюсь. Хотя тебе спасибо, я никогда не сомневалась, что ты поможешь, если будет нужно.

Этот разговор с отцом заставил её впервые задуматься о том, как и на что она будет жить дальше – в самом прямом, материальном смысле. Родное КБ хирело и нищало день ото дня, к тому же с младенцем на руках особо не поработаешь, а на пособие по материнскому одиночеству можно лишь еле-еле сводить концы с концами, чего Лиза не желала категорически. Её ребенок не будет жить в нужде – раз уж она по собственной глупости оставила его без отца, то без денег точно не оставит.

Чем зарабатывать на жизнь? Она не имела об этом ни малейшего представления, и никакие раздумья не добавляли ясности. Будущее казалось совершенно непредсказуемым – но именно непредсказуемость ей всегда так нравилась. Мысли о необходимых, но совершенно абстрактных заработках пугали до холодных мурашек – но одновременно и будоражили, отвлекали от унылого страдания по поводу разрушенной любви, возбуждали азарт. Она то обмирала, охваченная ужасом возможного безденежья, то чувствовала уверенность, что обязательно что-нибудь придумает. Обстоятельства способствовали этой уверенности – жизнь менялась на глазах, стремительно и радикально, Лизе очень хотелось этих перемен, несмотря на скорое рождение ребенка.

А, может, именно благодаря его скорому рождению.

В той стране, которая была раньше, денег по большому счету не существовало. Купюры, выдаваемые в дни зарплаты и аванса, являлись скорее товарно-продуктовыми карточками. Их получали все, и большинство в более или менее одинаковом количестве. На эти карточки можно было приобрести продукты и всякие необходимые для жизни вещи – одежду, обувь, кастрюльки, ложки, поварешки. И одежда, и обувь, и поварешки продавались в разных магазинах, но походили друг на друга, как братья-близнецы – к примеру, встретить на улице прохожего в одинаковом с тобою плаще было обычным делом. А женщины, желавшие модничать в заданных жестких условиях, перед покупкой нового платья обычно интересовались у сослуживиц и подруг – не собираются ли они в ближайшее время обзавестись таким же?