Ирина Селиверстова - Нобелевская премия. Роман

Разумеется, за глаза о них много судачили – как о всяком женатом человеке и его любовнице. И хотя про его жену ничего толком известно не было, никто не водил с ней знакомства, а сам он ни при каких обстоятельствах её даже не упоминал – обманутая супруга служила знаменем борьбы с безнравственностью для многочисленных институтских блюстительниц морали. Правда, осуждать парочку вслух пробовали немногие – сказывалась народная любовь к нему, особенно со стороны женской половины коллектива, и опасливое отношение к Лизе. Иногда, конечно, негодование прорывалось – но чем громче звучали злые голоса, тем прямее Лиза держала спину. Ей нравилось дразнить гусей, вернее, гусынь.

Вели себя они действительно нагло. Ни от кого не прятались, вместе обедали в столовой, вместе уходили с работы. Могли начать целоваться, едва миновав проходную, не обращая внимания на поток сотрудников, озабоченно текущий в сторону метро.

Лиза о будущем не загадывала и ни о чем не спрашивала – ей приходилось по нраву то пламя, которое вспыхивало внутри в его присутствии, и этого было достаточно, по крайней мере, пока. Единственной проблемой являлось отсутствие места для свиданий: он жил с женой, она – с родителями, старосветскими пенсионерами, тихими, робкими, интеллигентными до эфемерности. Про греховную связь дочери им никак нельзя было знать – они и не знали. Поэтому влюбленные иногда были вынуждены неделями сдерживать переливающийся по жилам огонь – пока не находился друг-приятель, готовый уступить квартиру на вечерок.

Именно эта редкая удача выпала им в беспокойные дни августа 1991 года, которые не только круто повернули историю страны, но также заодно нечаянно захватили маленькую Лизину судьбу.

Утро 19 августа ничем не отличалось от всех прочих начал рабочего дня. В родном проектном отделе тревожный шелест за кульманами стал слышен лишь ближе к обеду:

– В стране вроде как власть сменилась, знаете что-нибудь об этом? Горбачева, что ли, отстранили?

– Да кто ж его может отстранить-то?

– Не знаю точно, кто-то на «Я», Янаев вроде, или Язов… Я матери домой звонила, она говорит, по телеку выступали, сказали, что к власти пришел какой-то ВЧК… Или ЧП… Короче, те, кто против перестройки, объединились и арестовали Горбачева.

Начальник отдела Кринич вместе с молоденьким лаборантом Валеркой Соболевым, любопытной Лизой и ее возлюбленным ринулись в кабинет главного конструктора – там имелся телевизор. В кабинете уже собралась пара десятков человек из разных отделов, но экран мало что прояснял: по всем четырем каналам шли балеты или концерты классической музыки, перемежаясь официальными сообщениями, что президент Горбачёв не может работать по состоянию здоровья, и потому вся власть переходит к вице-президенту Янаеву и государственному комитету по чрезвычайному положению, ГКЧП…

Никто ничего не понял, даже умный и многое повидавший Кринич. Ближе к обеду кто-то раздобыл радиоприемник. Через некоторое время стараниями Валерки Соболева сквозь помехи прорвались эфиры «Эха Москвы» – о том, что произошел путч, государственный переворот, что организаторы ГКЧП – преступники, что к Москве движутся мотострелковые, танковые, десантные дивизии (на чьей стороне эти дивизии, не пойму? Кто их направляет? – Лиза дергала Кринича за рукав, но он только отмахивался раздраженно). О том, что Ельцин призвал граждан России оказать сопротивление путчистам, и защитить Дом Советов, на площадь перед которым уже стекаются люди…

– Что же теперь будет? И зачем танки? – не отступала Лиза. Сердце её замирало, но не столько от страха, сколько от возбуждения – ей по жизни всегда очень не хватало каких-то экстраординарных событий.

– Да откуда ж я знаю, – хмуро ответил Кринич. – Но ничего хорошего тут точно нет. Силовой захват власти – в любом случае очень хреново, с этого начинаются гражданские войны.

На другой день в конструкторском бюро только и обсуждали происходящее. Лизины всегдашние недоброжелательницы со сдержанной радостью шипели по углам – вот и правильно, вот и нечего, никому не была нужна эта перестройка. Но, будучи истинными детьми советской эпохи, шипели тихонько, поскольку не знали, чем в итоге обернется дело.

Валерка Соболев, который накануне весь вечер и ночь болтался в центре Москвы, принес листовки, в них говорилось, что на Краснопресненской набережной собираются тысячи людей, что они защищают Горбачева и демократию, что некоторые войсковые части, которые путчисты отправили захватывать Белый Дом, переходят на сторону его защитников. Валерка и сам полночи строил там баррикады.

– Баррикады? – опешила Лиза. – Какие еще баррикады?

– Ну, их делают из того, что под руку попадается – из заборов, мусорных баков, скамеек, труб… Туда ведь бронетехнику стянули, танки, БТРы. Вот чтоб они пройти не смогли. Люди там на всю ночь оставались… Говорили, что ночью мог быть штурм, но пока обошлось, может, сегодня начнется. Короче, надо снова идти к Белому Дому, – подытожил Соболев. – Петр Сергеевич, отпустите? Я отгул оформлю.

– Идите давайте, – махнул рукой Кринич, – какой тут отгул…

И махнул рукой в сторону всех троих. У Лизы подпрыгнуло сердце – его обдало одновременно жутью и азартом.

Когда они втроем вышли на улицу, любимый придержал ее за руку.

– Слушай… Пусть Валерка пока один идет, а? Мы попозже подъедем. У него ж хата пустая сейчас.

Соболев жил неподалеку вдвоем с матерью, которая часто уезжала в командировки, и в дни её отлучек Валерку осаждали многочисленные влюбленные друзья с просьбой пустить на вечерок. Он морщился, говорил, что квартиру превращают в бордель, но был парнем добрым и, если сам куда-то уходил, давал друзьям ключи. Теперь мать как раз была в отъезде.

Сперва Лиза почувствовала раздражение – какая на фиг хата в такой момент? Но ощутила его горячее дыхание возле самой щеки, руки, сжавшие бедра – и тело изнутри залило тем самым кипятком, который заставлял забывать обо всем на свете…

С Соболевым договорились, что ближе к вечеру, если он к тому времени еще не вернется, они оставят ключи в почтовом ящике и отправятся к Белому Дому. Но вечером он сам позвонил им из автомата, запыхавшийся, возбужденный:

– Не ушли еще? Я остаюсь здесь на ночь, давайте приезжайте тоже, только имейте ввиду, что троллейбусы не ходят, от метро пешком идти надо. Если меня не найдете, неважно – тут вокруг всего здания очень много людей. На месте разберетесь, куда идти и что делать, вам подскажут…

Лиза начала торопливо натягивать колготки.

– Они хотят остановить танки баррикадами из скамеек? – притормозил ее любимый. Потом торопливо поправился: – Не подумай, что я боюсь, не в этом дело, просто прикинь, когда нам еще такой случай выпадет – вся ночь наша! Я домой позвоню, скажу, что иду к Белому Дому, чтоб не ждали сегодня – и буду свободен, как ветер! Сейчас сбегаю в магазин, куплю коньяку, вкусненького чего-нибудь – будем гулять до утра! А утром обязательно поедем туда – ты еще успеешь принять участие в революции, не переживай, такие дела быстро не делаются. К тому же смотри – на улице дождь проливной, а у нас тут даже зонта нет, и ты в босоножках…