Ирина Селиверстова - Нобелевская премия. Роман

Ей понравилась идея о дожде и босоножках – она позволяла откинуть другие, нечёткие, но очень неприятные мысли. Позже Лиза поняла, что хуже всего было даже не подозрение его в трусости, а именно попытка прикрыть собственное блядство благим делом защиты свободы. В тот момент в голове впервые мелькнуло, что именно этим словом следует называть их прекрасное возвышенное чувство.

Ну ладно, мелькнуло – и прошло. Эта мысль была настолько неприятной, что ее следовало немедленно прогнать – именно поэтому Лиза согласилась, не стала возражать. В конце концов, он прав в том, что возможность поучаствовать в событиях у них еще будет. И постаралась сконцентрироваться на заманчивой перспективе провести ночь, занимаясь такой замечательной любовью – с любимой музыкой в магнитофоне, с шумом дождя за окном и с не менее приятным шумом в голове от выпитого…

Дождь оплакивал их предательство всю ночь, которая прошла примерно так, как и было задумано. И даже немножко лучше – поэтому проснулись они только около полудня. Лиза набрала номер Кринича, чтобы начать оправдываться за опоздание, но оказалось, что ему уже звонил Валерка, который оповестил начальника, что влюбленные эту тревожную дождливую ночь тоже провели в оцеплении Белого Дома, хотя сам он их и не видел. Это не удивительно – там же столько народа…

Лиза смолчала о том, где они были на самом деле. Кринич на работе их не ждал, сказал, что сейчас происходят дела поважнее разработок новых ракет. Тогда оба отправились, наконец, на Краснопресненскую набережную. Но там, к разочарованию Лизы, они стали не борцами сопротивления, а свидетелями ожидания триумфа.

Всё уже состоялось без них.

Возле Белого дома люди с горящими глазами рассказывали, как этой ночью снова ждали штурма – который, к счастью, снова не состоялся. Похоже, никто не решился отдать такой приказ, или, может, приказ был, но войска его не выполнили – никто ничего не знал наверняка. Рассказывали, как после полуночи колонна боевых машин смяла первую линию баррикад и подошла вплотную к цепочке держащихся за руки защитников – подошла и остановилась… Рассказывали о троих ребятах, погибших в туннеле на Новом Арбате – но в это Лиза не поверила, сочла за одну из новорожденных легенд, какими всегда сопровождаются события такого рода. Слишком уж не вязалась эта приключенческая, почти праздничная Москва с настоящими жертвами. Даже танки выглядели элементом какого-то киношного, непонятно по какому поводу устроенного военного парада.

Ближе к вечеру стало окончательно ясно, что путч провалился.

Назавтра столица захлебывалась от ликования. Сразу после работы они вдвоем снова поехали в центр: солнце сияло, слепило глаза, отражаясь в броне военной техники, в улыбках, в многочисленных лужах и лужицах, оставленных ночным дождем. Лизу ошарашило это всеобщее единение людей, но праздновать победу вместе с ними у нее не получалось – тот, кто не постился, не испытывает радости разговения.

Зато её любимый вел себя так, будто пришел на концерт любимой рок-группы: кричал, смеялся, дарил окружающих своей неотразимой улыбкой, размахивал непонятно откуда взятым российским триколором, главным тогдашним символом свободы… А она вспоминала, как вчера вечером он вышел на кухню и позвонил жене. Дверь закрыл поплотнее, но она все равно услышала: «Останусь тут, возможно, до завтра. Сама понимаешь, такое дело… Никто не уходит, как я буду выглядеть, если сбегу…» Потом вернулся, обхватил Лизу, повалил на измятую, потную, еще не остывшую от предыдущего порыва страсти постель. Во всем этом было что-то настолько невыносимо плебейское, мелкое, мышиное… В тот момент любовный вихрь смёл неприятные ощущения, а затем она глотнула для верности коньяку, плеснула его вслед отвратительным мыслям – чтобы больше не возвращались.

Но они вернулись, и бродили вокруг все последующие недели. В эти недели Лиза пряталась от них за чудесной улыбкой возлюбленного, отгораживалась, закутываясь в его бархатный голос. А вскоре стало известно о её беременности, и на первый план вышел вопрос – что будет дальше?

Сначала он опешил, смутился, растерялся. Но через несколько дней явился к ней с цветами:

– Будешь моей женой?

– Но у тебя как бы уже…

– Я разведусь. Я люблю тебя.

Она удивилась самой себе, что даже не слишком обрадовалась, – возможно потому, что не сомневалась в таком исходе. Ведь у них настоящая любовь, и теперь к тому же есть дитя этой любви.

А месяц спустя он глядел на нее глазами больной собаки и бормотал, что не способен так поступить с женой, что у них двое детей, а она, Лиза, еще успеет сделать аборт… Об аборте она даже слушать не стала – жизнь её ребенка не может зависеть от решения какого-то козла остаться со своей долбанной женой. Вдобавок прерывание беременности воспринималось ею как акт насилия над собственным телом – а насилие она ненавидела люто, и особенно в отношении себя.

Но – господи, у него же двое детей… Как странно, ведь она знала об их существовании, однако на протяжении всего романа как-то совсем не брала в расчет.

В последующие месяцы ей важнее всего было сохранять лицо.

Быть несчастной она не умела и не хотела – поэтому стала злой.

Скорее всего, именно по этой причине вся любовь ушла очень быстро. О недавнем любимом думала не с тоской, а с раздражением. «Как я могла раньше не видеть, какой он примитивный? Хотя ясно, как – мы же почти не разговаривали…» Действительно, каждая минута их недолгого романа была заполнена поцелуями, взглядами, прикосновениями, а если и словами, то только глупыми словами любви.

И именно сейчас всё чаще она вспоминала неблаговидные обстоятельства зачатия. Было ясно, что произошло оно именно в те дни, о которых не слишком хотелось вспоминать. Дитя баррикад – бодро пошутил несчастливый будущий отец, узнав о предстоящем событии. Дитя постельных клопов – мгновенно отозвалась Лиза и даже сама поёжилась от грубости такой формулировки.

Она всегда вела себя заносчиво, резко, не стеснялась в выражениях – однако беременность плохо сочетается с заносчивостью, особенно беременность матери-одиночки. Стать объектом жалости, тем более жалости злорадной, неизбежной в данном случае, Лиза боялась больше всего. Поэтому объявила сослуживцам, что вышла замуж. Да-да, у нее давно имелся жених. Да-да, все то, что коллеги наблюдали здесь, было не всерьез, да и вообще по большому счету ничего не было, так, просто дурачилась, ну, вы же меня знаете… Нет-нет, никакой свадьбы не будет – не люблю этих церемоний торжественной сдачи влагалища в эксплуатацию.

Как ни удивительно, ей поверили – этому в немалой степени способствовал пришибленный вид бывшего возлюбленного. Он так разительно изменился, что общественное мнение вынесло свой вердикт: эта нахалка действительно бросила его. Ну и правильно сделала, ей надо замуж выходить и детей растить, а ему – своей семьей заниматься. Вот и славно, все-таки Лизка умная девка, хоть и стерва. Парня, правда, жалко, вон какой ходит, чернее ночи, на себя не похож. А ведь раньше всегда веселый такой был, обходительный. Ну что ж, ему урок, впредь умнее будет, нечего на молодых девчонок заглядываться, когда жена есть. Хотя ему простительно, ведь и сам совсем молоденький, ничего в жизни еще не понимает, Лизка ему голову заморочила, поиграла и бросила…