Андрей Угорский - Бьеркезундская легенда

В тринадцать ноль-ноль пробили склянки на обед. В матросском кубрике ребята получили от бочкового железные миски с борщом, в котором, к их удивлению, плавали большие и ароматные куски мяса. Валька с Цветковым и Гурием, давно позабыв, как оно выглядит, взглянув друг на друга, стали с аппетитом его есть. В тот миг им показалось, что самое вкусное, что может быть на свете, – это наваристый флотский борщ. Нескрываемые улыбки и шутки сидевших рядом моряков экипажа нисколько не смутили их.

– Хороший аппетит – необходимый атрибут для матроса. Но запомни флотское правило номер один: всегда начинай с мяса в супе! Если тревога застанет тебя во время обеда, не так обидно будет! – с улыбкой разъяснил Прокопыч.

Во время обеда Валькин взгляд зацепился за висящую на стене кубрика довольно старую семиструнную гитару.

– Чья гитара? – спросил он матроса напротив.

– Василия Петровича, – с нескрываемым уважением ответил парнишка. – Он с ней всю войну прошел, говорит, она ему душу греет.

– А кто такой Василий Петрович?

– Старшина первой статьи Лискин Василий Петрович – командир минно-артиллерийского расчета. Он у нас мастер на все руки.

Тут вмешался Прокопыч:

– Не засиживайтесь, ребята, еще не все поели. Как пообедаете, наверх с Цветковым, подмените верхних вахтенных на обед.

На морских охотниках у причала постоянно несли вахту два человека, наблюдая за воздушной обстановкой и осуществляя допуск на корабль.

Выскочив на верхнюю палубу и осмотрев небо, Валька стал внимательно рассматривать место базирования. Он уже приметил необычное здание лютеранского собора с двумя шпилями. Оно было украшением небольшого в основном деревянного и сильно разрушенного финского городка. Теперь он видел его близко и сразу обратил внимание на средневековый архитектурный стиль собора. От фундамента до шпиля здание имело гранитный фасад. В Ленинграде среди храмов и дворцов он не видел ничего похожего. В архитектуре собора преобладала аскетичная строгость, свойственная протестантству. Большие окна местами пострадали от обстрела. Но на стеклах просматривались остатки витража с библейским сюжетом неувядаемой красоты. Это были фрагменты потерянного навсегда шедевра знаменитого финского художника Сегерстролле. Что-то неведомое и непонятное в лютеранском соборе Койвисто зацепило его. Может, это его одиночество и монументальность, возвышающиеся к небу двумя шпилями. Валька долго смотрел на собор. Где-то грохотала канонада, напоминавшая о близости фронта. Что за люди жили на этой земле? Они приходили сюда просить у Бога мира и благополучия. А получили войну, разруху, смерть и страдания. Что-то было не так…

– Как ты думаешь, Цветков, люди, ходившие в этот собор, хотели воевать? – спросил Валька.

– Так они же белофинны, может, и хотели. С Гитлером на нас напали.

– А ты знаешь, Цветок, что здесь финская земля?

– Ну и что, была финская, теперь наша.

– А про финскую войну слышал?

– Что-то слышал, но все равно, ведь это они ее начали.

– Ты в самом деле так думаешь?

Валька сам задумался, Финляндия, такая маленькая, с населением, равным населению Ленинграда, напала на Советский Союз? Может, конечно, и так…

Но что-то ему подсказывало, что люди, ходившие в этот собор, вряд ли хотели на нас нападать.

Вечером после окончания приготовления к выходу в море командир разрешил отдых экипажу. Сам в компании старлея, такого же командира сто третьего охотника, отправился в штаб, видимо, согласовывать план боевых действий на завтра.

Теплый июньский дождь мелкими каплями сыпал по деревянному настилу палубы. Низкая облачность исключала налет авиации. Сдав верхнюю вахту, Валька спустился в кубрик. У открытого иллюминатора сидел Василий Петрович, командир минно-артиллерийского расчета. На вид ему было не больше тридцати, но во всем его облике чувствовались солидность и опыт. В его руках красовалась та самая гитара, он играл известную мелодию из трофейного фильма. Вокруг него сидело несколько моряков. Увидев Вальку, он прервал игру и спросил:

– Ты, говорят, на музыканта учился, каким инструментом владеешь?

– Виолончель, – смутившись немного, ответил Валька. – Немного гитарой, шестиструнной.

– А на семиструнке сможешь?

– Не знаю, не пробовал.

– На, попробуй. Он протянул Вальке гитару. Валька, не ожидавший такого предложения, взял гитару. Он сразу почувствовал, что это был совсем другой инструмент. Лишняя струна, но она в принципе не мешала. Он вспомнил гитару Бергера. Конечно, эта гитара сильно от нее отличалась. Как любой настоящий музыкант, взяв несколько аккордов, он почувствовал неповторимый цыганский тембр. Его охватило желание сыграть.

– Можно я ее перестрою?

– Конечно, валяй, главное – музыку красивую сыграй, – весело отреагировал Василий.

Настраивая гитару, Валька чувствовал, что пальцы задубели после долгого перерыва. Ногти плохо подстрижены, и струны несколько ближе друг к другу. Любовь к музыке и желание играть брали верх. Гитара звучала сочным цыганским звуком. Валька начал играть. Сначала он исполнил несколько несложных, но красивых пьес, потом, почувствовав тепло в пальцах, решил сыграть «Собор» Барриоса.

Когда Валька стал играть произведение великого парагвайского виртуоза, в кубрике воцарилась полная тишина. Никто не мог оставаться равнодушным к этой красивой музыке. Закончив играть «Собор», он увидел, что в кубрике собрался весь экипаж. С затаенным дыханием все слушали Вальку. Весть о Вальке-музыканте мгновенно облетела все корабли гвардейского дивизиона. Через полчаса в матросский кубрик сто пятого было просто не протиснуться. Моряки соседних тральщиков и сторожевых катеров с трудом сползали по трапу вниз, но места уже не было, моряки висели на ступеньках трапа, все шконки были заняты. Когда Валька под шквал аплодисментов заканчивал очередную пьесу, ему кричали:

– Здорово, давай еще!

Валька играл до глубокой ночи, последней он сыграл пьесу Бергера, стояла мертвая тишина, разразившаяся бурей оваций. В руках настоящего музыканта старая семиструнная гитара из матросского кубрика звучала ярко и трогательно. Многие из слушателей, никогда раньше не слышавшие классической гитары, побывали в неведомом мире. Наконец Прокопыч под недовольные возгласы вынужден был попросить народ расходиться и объявил отбой:

– Завтра выход в море.

К утру дождь закончился и легкий западный ветер погнал облака на восток, расчищая путь солнцу. В пять утра сон экипажа разорвал сигнал боевой тревоги. В прояснившемся утреннем небе был слышен гул приближающихся самолетов. Артиллерийские расчеты заняли места на верхней палубе у ощетинившихся в небо орудий и пулеметов. Механики запускали двигатели. Валька занял свой боевой пост в рубке и подал питание на станцию. Через несколько минут послышались разрывы бомб, грохот корабельных пушек и пулеметов. Разрывы слышались уже совсем близко. Вальке эти звуки были знакомы с осени сорок первого. Самыми невыносимыми были рев моторов и завывание сирен пикирующих немецких штурмовиков, они пробирали до костей. Внезапно прямо над головой Валька услышал треск разлетающейся деревянной обшивки корпуса. Одна из пулеметных очередей прошла в нескольких сантиметрах выше рубки гидроакустика, оставив серпантин из десятка отверстий, через которые тут же прорвались солнечные лучи. Спаренный крупнокалиберный пулемет Прокопыча и автоматические пушки работали без остановки. Наконец с верхней палубы донеслись радостные возгласы, кто-то кричал: