Андрей Угорский - Бьеркезундская легенда

Однажды Рудольф зашел к школьному другу домой. Его отец недавно вернулся с восточного фронта калекой. Он был без левой ноги выше колена, а на правой руке у него не было трех пальцев. На кухне у старой табуретки, на которой сидел подвыпивший одноногий человек, валялись протез ноги и костыли. Стиснув бутылку большим и указательным пальцами искалеченной руки, он вылил остатки спиртного в стакан и залпом опрокинул внутрь. Увидев Рудольфа, инвалид с небритым серым лицом повернулся к нему и произнес:

– Твой отец – счастливчик, он уже на небесах. А нам еще придется пережить преисподнюю. И это будет настоящий ад. Русских не победить, они умирают сотнями, на их место присылают тысячи. Когда умирают тысячи, на их место приходят десятки тысяч. Я видел их, когда они идут врукопашную. Они безумцы, их не остановить. Они убьют нас всех, они будут мстить. И запомни главное – им есть за что нас ненавидеть. Сказав это, он уронил голову на стол и тихо застонал то ли от боли, то ли от неизбежного ужаса. Рудольф запомнил эти слова. Человек, сказавший это, должно быть, потерял всякую надежду.

В канун нового, сорок четвертого года после очередной английской бомбардировки Рудольф вышел из подвала бомбоубежища и побежал к дому. Бомбы падали на центр города и несколько домов старого ганзейского квартала сильно пострадали. Один был полностью разрушен. Подходя быстрым шагом к пекарне отца, Рудольф заметил, что это был дом Бэлы. На этот раз ее не было в бомбоубежище. Его сердце бешено заколотилось. Бэла, где она? Рудольф побежал к ее дому, точнее к развалинам, оставшимся на его месте. Там уже стояла санитарная машина, выносили погибших. Среди стоявших около машины людей он увидел Бэлу. Она рыдала, Рудольф обнял ее.

– Что случилось?

– Мама, – задыхающимся голосом прошептала она и вновь зарыдала, уткнувшись в его плечо.

Два санитара несли тело на носилках. Оно было накрыто белой простыней с кровоподтеками. Это была фрау Зильберман, мать Бэлы. Она спала дома после ночной смены в госпитале. Видимо, не услышала сирены или не успела спуститься в бомбоубежище.

Вся родня Бэлы по отцовской линии, не успевшая покинуть Германию, была в лагерях. Тяжелобольная бабушка Бэлы по материнской линии после потери на восточном фронте сына, брата фрау Эльзы, находилась в одном из пансионов на юге Германии. Ей некуда было идти. Лишившись матери, она в любой момент могла быть отправлена в Освенцим.

Рудольф взял Бэлу за руку, и они пошли в старый дом с пекарней на Марсплац.

Мама Рудольфа дала девочке успокоительное и уложила ее спать в своей комнате.

Рудольф взял слово с младшего брата Вальтера, что тот будет держать в тайне, пока Бэла будет жить у них. Он предупредил, что епископ Хильдебольд будет следить за тем, как он держит слово. Вальтер очень боялся старого епископа. Как ученик церковной школы он очень почтительно относился к служителям церкви. Забегая вперед, отмечу, что Вальтер сдержал свое обещание. Отправив Вальтера спать, Рудольф остался вдвоем с матерью на кухне старой пекарни, где готовилось тесто на следующее утро. Их работник Пауль ушел на войну. Пекарня осталась на плечах Рудольфа и матери.

– Рудольф, сынок, я понимаю тебя, и мне очень жаль Бэлу. Но ты должен знать, если нагрянет гестапо, нам это будет дорого стоить.

– Мама, мы семья погибшего солдата вермахта, фюрер обещал нам льготы и защиту.

– Если выяснится, что мы прячем еврейскую девушку, нас сразу лишат всего. И главное – тебе скоро исполнится восемнадцать. Идет тотальная мобилизация, и я не знаю, как мне тебя спасти от этой мясорубки. Если я тебя потеряю, как мне жить?

– Мама, не беспокойся. Сейчас идет набор в кригсмарине. Я подал письмо с прошением о зачислении меня на флот в школу подводников, когда мне исполнится восемнадцать. Как сын погибшего я имею право выбора. Фюрер дал льготы семьям подводников, наша семья будет на особом положении. Нас никто не тронет. И главное – я не попаду, как отец, на восточный фронт.

Мать обняла сына.

– Я не могу тебя потерять, запомни. Мне уже хватит утрат в этой жизни. Ступай к себе, ложись спать, уже слишком поздно. Завтра нам с утра закладывать хлеб в печи. Надеюсь, ты не забыл.

После Рождества сорок четвертого Рудольфу исполнилось восемнадцать. Из кригсмарине пришло направление в школу подводного плавания в Кенигсберге, куда специальным вагоном Рудольф должен был убыть со дня на день.

Солнечный февральский день. Мать с бабушкой ушли на кельнскую продуктовую базу. Там они получали муку по льготе как семья погибшего солдата. Вальтер ходил в церковную школу, что находилась в бомбоубежище за старой ратушей. Проходя мимо каменного изваяния первого епископа, он часто произносил слова молитвы с обещанием держать слово, данное брату.

Рудольф приносил из пекарни горячий хлеб и раскладывал его на прилавок. Бэлу прятали днем от чужих глаз. А до открытия булочной она помогала Рудольфу. Принимая теплые хлеба из рук Рудольфа, она раскладывала их на полки прилавков. Когда она в очередной раз протянула руки за буханками, он поймал ее руки своими и потянул ее к себе. Ее лицо оказалось прямо перед ним. Он почувствовал теплое дыхание, теплые от хлеба руки и медленно прижался губами к ее теплой розовой щеке. Бэла подалась к нему навстречу. Рудольф целовал ее щеку и прикоснулся к губам. Бэла отвечала взаимностью. Рудольф нежно обнял ее и стал целовать ее белую шею. Что-то вдруг приостановило его пыл. Рудольф почувствовал слабость и беззащитность стоящего перед ним человека. Он слишком сильно ее любил, чтобы воспользоваться своим положением. Бэла поняла это. Она обняла и стала целовать его. Она прошептала ему на ухо слова, которые он больше всего хотел услышать. Он унес их с собой…

По данцигской брусчатке шагал человек в черной форме немецкого морского офицера. Он был среднего роста, худощавого телосложения. Черная тужурка, белая рубашка с галстуком и белая фуражка с крабом и имперским орлом со свастикой. Был он не просто офицер кригсмарине. По традиции фуражки с белым верхом носили только командиры подводных лодок. На галстуке и тужурке красовались два железных креста, один с дубовыми листьями. Его вручил адмирал Дениц, это добавляло гордости его обладателю.

Шел тысяча девятьсот сорок четвертый год.

Дела на восточном фронте складывались не лучшим образом. Союзники уже высадились во Франции. Германия была еще сильна и раз от раза демонстрировала свою несгибаемость и умение воевать как на востоке, так и на западе.

Командир подлодки U-250 капитан-лейтенант Вернер-Карл Шмидт шагал в сторону западного района Данцигской бухты, где базировалась восьмая флотилия подлодок кригсмарине. «Мы еще покажем миру, что такое немецкий характер и какова сила немецкого оружия». Подбадривая себя подобными рассуждениями, Шмидт старался заглушить чувство подавленности. Неделю назад он получил известие о гибели родного брата Франца, штурмбанфюрера войск СС. За неделю до его гибели они встречались в Кенигсберге, откуда его брат с группой офицеров СС направлялся с секретной миссией в сторону восточного фронта. Франц был старше на два года, он ни слова не сказал о своей миссии, которая планировалась на территории Польши в районе размещения концлагерей. На этой их последней встрече в пивной старого Кенигсберга Франц передал Вернеру коробочку, в которой находился золотой кулон с огромным бриллиантом. Когда Франц открыл коробочку, тусклые лучи светильников старой пивной заиграли на гранях бриллианта. Вернеру показалось, что внутри камня пульсирует яркий источник. Он был огромных для бриллианта размеров. Обладая множеством граней, он испускал какой-то чарующий и переливавшийся свет. На обратной стороне золотой окантовки кулона был выгравирован текст на непонятном языке. Шестиконечная звезда Давида делила текст пополам.