Андрей Угорский - Бьеркезундская легенда

Весть о поражении под Москвой всячески замалчивалась, тотальная пропаганда искажала реальную ситуацию на восточном фронте. Пришел сорок второй год, а с ним известие о ранении отца. Рана была не тяжелой, осколок в плечо. После лечения в полевом госпитале отцу дали отпуск. В феврале Рудольфу исполнилось шестнадцать. Днем все чаще звучали сирены воздушной тревоги, английская авиация регулярно бомбила Кельн. Отец приехал на десять дней. Увидев Рудольфа и Вальтера, обнял сыновей и долго не отпускал.

Он постарел, левая рука на повязке. Долго разговаривал с мамой и бабушкой на кухне. В разговорах отца что-то переменилось. Рудольф впервые уловил тревогу и страх в его словах.

– Сколько еще продлится война? Когда уже вермахт одержит победу и ты вернешься домой? – спросил отца маленький Вальтер.

– Не знаю сынок, в этот раз боюсь, что нескоро.

В один из дней отцовского отпуска Рудольф раскладывал теплый хлеб на прилавки. Фрау Эльза с Бэлой подходили к булочной. Рудольф ждал этого визита. Когда они вошли внутрь, к булочной смерчем подбежала группа пятнадцатилетних подростков из гитлерюгенда. Они стали камнями бить стекла витрин и дверей булочной. Рудольф, выскочивший из булочной, схватился с одним из подростков. Отвесив ему хорошего тумака, он тут же получил камнем по голове. Выбежавший в форме унтер-офицера отец испугал нападавших, которые тут же разбежались. Бэла, увидев кровь за ухом Рудольфа, достала из сумочки платок, прижала его к ране. Фрау Эльза, серьезно испугавшаяся за дочь, поблагодарила его за мужество. Мать Рудольфа стала обрабатывать рану на голове сына марганцовкой и йодом.

– Простите, фрау Пауэр, это все из-за нас с Бэлой. Ваш сын настоящий мужчина, простите нас. Эльза чувствовала себя виноватой. Она уже собралась уходить, но мать Рудольфа задержала ее.

– Вы ни в чем не виноваты, Эльза. Мой сын поступил так, как я его воспитала. Знаю, что вас принуждали развестись с мужем и вы этого не сделали. Вы храбрая женщина. Понимаю, как вам тяжело сейчас. Приходите к нам в магазин в любое время, мы всегда вам рады. Отец Рудольфа, слышавший этот разговор, не сказал ни слова. Он молча измерял проемы разбитых витрин и дверей булочной. Вспоминая довоенный разговор с отцом, Рудольф был в полном недоумении.

В день отъезда отец подошел к Рудольфу, он был немного взволнован.

– Я должен тебе кое-что сказать. Прогуляемся.

Они пошли по улице в сторону старой ратуши.

Со стен на них взирали каменные лики Сигиберта Хромого и Карла Великого, Октавиана Августа и Константина Первого Великого. Под их каменными взорами или от предстоящего разговора с отцом Рудольф чувствовал себя неуютно. В этот раз на душе было как-то особенно тяжело.

– Кое-что изменилось, Рудольф. За последние полтора года на восточном фронте мне пришлось быть свидетелем грязных, а иногда просто бесчеловечных событий. Я всегда гордился тем, что я немец. Голос отца дрожал. – Пока не увидел, как наши с тобой земляки с легкостью, порою развлекаясь, убивают женщин, малых детей и стариков.

– И ты убивал?

– Нет, этим занимались подразделения СС. Они такие же немцы, как мы с тобой. Я встретил там своего старого друга, он служит в СС. Он был когда-то для меня авторитетом, единственный из нашей компании, кто читал Шиллера и Гете. Я видел, как он руководил расстрелом евреев. Там были дети и женщины.

– Отец, но ты ведь тоже убивал?!

– Да, но одно дело – убить человека в бою. Мы привыкли к этому. И совсем другое – выстрелить в ребенка или женщину, стоящих перед тобой. Мне очень тяжело это говорить, Рудольф, но ты должен знать: мы не победим в этой войне.

– Почему, отец? Мы же великая нация, нам нет равных! Так говорил доктор Геббельс!

– В этой войне Господь не на нашей стороне. И последнее. Ты, наверное, удивишься, но я больше не осуждаю тебя за дружбу с Бэлой. Не сердись за мои несправедливые слова. Я был неправ.

Отец уехал на фронт. Соседям и знакомым все чаще стали приходить похоронки. Все с ужасом переживали это, понимая, что их очередь может быть следующей. Бомбардировки Кельна участились и стали более ожесточенными. Сирены воздушной тревоги разрывали ночь. Приходилось бежать из дома, дабы не быть погребенными под развалинами. В одну из таких ночей в подвале бомбоубежища Рудольф встретил Бэлу. Они сидели рядом, она потрогала его голову:

– У тебя шрам на месте той раны. Не болит?

– Он напоминает о тебе. После той драки боюсь за тебя, Бэла. Эти ублюдки не дадут покоя.

– Не бойся, мама со мной, меня никто не тронет. Мама меня очень любит, все будет хорошо.

Из бомбоубежища Рудольф проводил Бэлу до дома. Она предложила зайти. Бэла жила вдвоем с матерью в просторной богато убранной квартире. Окна выходили на старую ратушу и площадь. В гостиной стоял черный рояль.

– Кто у вас играет на таком инструменте?

– Папа играл… – глаза Бэлы стали влажными.

– Что с ним сейчас?

– Знаю только, что еще жив и находится в лагере на юге Германии. Мама ездила к нему в прошлом году.

– Это правда, что твой папа был богатым?

– Да, у папы были ювелирная мастерская и два магазинчика. Но в середине тридцатых все конфисковано в пользу немецкого народа и Великого рейха. Потом папу отправили в лагерь.

– И у вас ничего не осталось?

– Кое-что осталось. Но все свои драгоценности и украшения мама отдала офицеру СС, чтобы ей разрешили свидание. У папы был большой бриллиант старинной огранки со своей историей. Он был реликвией семьи и передавался в папиной родне по наследству многие поколения. Папа подарил его маме на день моего рождения. Это был очень дорогой и красивый камень. Он мог светиться в темноте. И был всегда теплым. Маме пришлось с ним расстаться, чтобы папе сохранили жизнь. Она отдала его коменданту лагеря. Глаза Бэлы стали совсем мокрыми, голос немного дрожал. Рудольф понял, что больше не стоит продолжать этот разговор.

– Ты умеешь играть на таком инструменте?

– Да, немного. Бэла открыла черную крышку и стала играть. Она играла неизвестную грустную классическую музыку, которая показалась Рудольфу очень трогательной…

Под Рождество сорок третьего пришла похоронка на отца. Бабушка билась в истерике. Мать, не проронив ни звука, взяла сыновей за руки и зажгла свечу на старом камине. Она была так бледна, что в тусклом свете ее лицо казалось совсем белым. На ней было черное платье. Она долго сидела, глядя на похоронное письмо от командования вермахта и на довоенную фотографию отца, где он, улыбаясь, кусал большую буханку теплого хлеба, сжимая ее в руке. Отец погиб под Сталинградом.

Рудольфу шел восемнадцатый год. После гибели отца в семье что-то надломилось. Мама перестала включать радиоприемник во время выступлений вождей нации. Бабушка, восхищавшаяся речами фюрера, стала замкнутой и какой-то нервной. Все усугубляли ставшие будничными английские беспощадные бомбардировки. Бабушка ненавидела всех: русских, которые убили ее сына, англичан, которые разрушали любимый город и убивали мирных жителей, американцев, которые помогали англичанам и русским и так же бомбили немецкие города.