Андрей Федоров - Апельсиновый ландыш

Лунёв мягко оглянулся назад.

– Из штаба Врангеля. Вам можно знать, поскольку Андрей Васильевич… вы понимаете… Но, прошу вас, это – между нами.

– Не интересно. Вот если бы Мулен Руж приезжал…

– Будет, всё будет, Мария Николаевна, потерпите, – он легонько тронул её за локоть. – Темнеет. Может быть, повернём обратно? Я с вами поговорить хотел…

– Правда? О чём же? – она нахмурила брови.

– Как бы деликатнее изъясниться?.. – Лунёв замялся, – Павел Денисович… Я обратил внимание, как вы холодны-с с ним. Меж тем… меж тем человек трагической судьбы. И героической. О нём ещё с Порт-Артура рассказывают. Там же потерял жену и дочь. Вареньку… Обе – от тифа. Контужен был, чудом выжил. Вы и сами, Мария Николаевна, ему в дочери годитесь. Я вас прошу…

– Я… я… постараюсь, Виталий Семёнович…

В рухнувшей темноте Лунёв не увидел, как побелело в волнении лицо Маши…

– Чего изволите, барышня? Холодно вечерами. Может, согреться желаете?

Мария Николаевна подышала на замёрзшие пальцы.

– Неплохо бы чаю. С вареньем.

– Какого прикажете? Кизил, малина, абрикосовое намедни доставили…

– Мне бы…

…её голос утонул в гуле ресторации. У Давыдова по вечерам отбою в завсегдатаях не было.

– Я извиняюсь, шум-с… – половой нагнулся к столику. – Так какого-с?

– Передай в Смоленск, Лунёв подтвердил приезд визитёра в среду, третьего, – прошептала Мария почти на ухо. – Ступай.

– Кизилового с чаем? Сей секунд, барышня! – Горец выпрямился и поспешил на кухню.

Смоленск. Канун декабря.

Клубы дыма уже съели напрочь облупившуюся штукатурку, лампочка под потолком свернулась в жёлтую унылую точку. Банку из-под тушёной свинины вытряхали от окурков уже раз семь…

– Открой, что ли, Илья. Дышать нечем…

– Да шпингалеты все мёртвые, краской замазаны, – раздражённо отмахнулся Юцевич.

– А ты покачай, покачай их… – Егор смотрел на него красными, опухшими с недосыпа глазами. – Возьми их силою своей еврейской.

Юцевич подошёл к окну, подёргал шпингалеты. Один пискнул.

– Я тебе, контра, бо́шку-то сверну… – просипел натужно, тряся другой рукой за ручку.

Рама заходила ходуном.

– Ну что ты, Егор? Чего такой раздражённый? – Гузеев, не отрываясь, листал папку Осы.

– Да устал, Миш… как проститутка после городской ярмарки. Что там, Илья?

– Тьфу, падла! – Юцевич затряс рукой. – Палец ссадил…

– Отойди! – прогремел Егор и, зло схватив со стола чернильницу, всей дурью запустил ею в окно. Битое стекло звоном рассыпалось по полу, и жёлтый от лампы дым устремился на волю.

Гузеев даже не поднял глаз – вытащил из кармана платок и потряс им:

– На, Илюш. Вчера, вроде, чистый был. Замотай ссадину и садись…

Юцевич сел. Егор, повеселевший со свежего воздуха, мозолистой пятернёй гладил себя по лысому черепу.

– Тре́тьего, значит, Карманов едет?.. – в который раз протянул Гузеев. – …на святителя Прокла… Одна машина, восемь казаков… Егор, карту подвинь.

Склонившись, долго постукивал грифелем карандаша по отмеченному кружку.

– У балки берём, так?.. вот здесь… потом плотом на другой берег за изгибом? И ищи ветра в поле?..

Оторвавшись, сдёрнул круглые очки на дужках:

– Ничего не перепутали, товарищи?

Егор молча покачал головой.

Москва, четвёртое декабря 1919 года

Кузнецкий мост слякотный, забит людьми. Все – по делам. Ватники, полушубки, шинели… Лица хмурые, молчаливые, тела ёжатся от липкой промозглости… Только маленький горлопан не унимается:

– Свежие газеты, свежие газеты! На Мытной ограблен ювелир Зильберквит! Симон Петлюра приехал в Варшаву! Покушение на генерала Карманова! Покушение на генерала Карманова! Генерал жив…

Где-то под Ростовом, тем же днём

– Тряпка ваш Горец, Мария Николаевна! Тряпка! – Косицкий в расстёгнутом кителе, красный весь, сидел глаза в глаза. – Зачем вы молчите? Он же нам всё рассказал. Мы знали, всё про него знали. Оставалось только понять, какие козыри в колоде. Будете говорить?

Она смотрела на него сквозь лиловую опухоль на глазах, сквозь слёзы, с которыми совладать сил не было. Сквозь разбитые, высохшие от жажды губы хрипела от боли. Левое ухо нещадно кровоточило, блузка лоскутами висела на синем от холода и издевательств теле…

– Зачем! – Косицкий сорвался на крик. – Зачем! Всё кончено! Всё! Карманов уже далеко… Кому вы отправляли сведения? – вскочил и с силой пнул от себя табурет. – Есаул!

Шкарды-Барды, закатывая заляпанные кровью рукава, шёл на неё.

– Я тебе, мразь, грудь отрежу и псам кину… – процедил сквозь зубы и ударил наотмашь.

…с такой силой, что она, привязанная, опрокинулась со стулом на пол. Туман заволакивал глаза… Она слышала, как бил есаул сапогами в живот, по почкам… Слышала, как хрустели пальцы под его каблуком… боли не было…

…только глаза… которые не сводила с Косицкого… боясь, что больше его не увидит…

– Устал, ваше благородие… – есаул согнулся, уперев руки в колени, – устал, мать её… Тварь!

Сплюнул и отошёл к стене, тяжело дыша.

Косицкий присел над Машей. Та лежала тихо, казалось, не дышала… Каким-то чувством, волной, которая вдруг поднялась из глубины, откинул прядь её волос над правым ухом…

На секунду—другую белый, как смерть, окаменел… потом завалился на колени, обхватил голову руками и, взрывая вены на шее, закричал…

Владивосток. Январь 1905 года

Буран свирепствовал неимоверно. Рвал ветви с деревьев, вывески со станции, снежными лапищами слепил фонари паровозов.

Вагоны разгружали, как сумасшедшие. Семь минут и следующий. Ещё семь минут, ещё вагон. Больных на средних и тяжёлых не делили, некогда. Паровозы подходили и подходили… Вдвоём хватали по одному, за руки, за ноги и – прочь. В носилки, на вокзал, на пол… Пока на пол, потом разбираться будут…

– Порт-артурских три осталось… – кричал начальник станции по телефону. – Три! Три, говорю… Курьерский с Благовещенска на путях стоит… пока принять не можем… Нет!.. санитарные разгружаем… Да чтоб вас!.. – бросил в сердцах трубку. – Караваев! Где Караваев?

– Там, на разгрузке, семнадцатый-бис… С трупами вагон остался.

– Бегом, Полинушка! Найди его! Двадцать минут и благовещенский ставим.

Полинушка, лет пятнадцати, тщедушная, на голове платочек, пальтишко драповое, валенки на три размера больше, выскочила на платформу… Ветер чуть не сбил её, схватилась за фонарь, глаза от метели ладошкой прикрыла…

Суета на платформе, гомон, крики… телеги к путям подгоняют… страшные мешки из семнадцатого-бис вытаскивать… теней скопище, все туда-сюда… А та сидит одинёхонько на коленочках, ручками себя обхватила, раскачивается…

– Ты с порт-артурского? – Полина кричит, продираясь к ней по снежным торосам. – Звать тебя как?