Галина Долгая - Дивлюсь я на небо… Роман

– Понимаю, родная, я расскажу, – он сильнее прижался щекой к ее рукам.

Страх, стыд, душевный бунт, обида – все смешалось в его чувствах. Саша не мог рассказать Аннушке того, что ему пришлось пережить. Вместе с тем он понимал, что молчать дальше не имеет права – ведь она его жена! Но он видел, что после того, как арестовали отца, в ее глазах вместе с недоумением появилось непонимание. Она, как и большинство советского народа, верила всему, что писали в газетах, к чему с пылом призывали на митингах, и Александр не хотел лишать ее веры, хотя бы ради ее же блага. Сомнение в правильности политики и курса партии могло привести к трагедии. Права старая поговорка: «Меньше знаешь, крепче спишь!»

– Аня, – он встал, пододвинул другую табуретку, сел напротив, – Меня направляют на работу в один из… – он замялся. Как сказать жене, что им придется три года жить в одном из сел Уссурийского края, куда его назначили начальником комендатуры местного отдела ОГПУ 5 5 Должность Александра точно не известна, потому это лишь предположение, основанное на следующем: рабочих, окончивших спецкурсы ОГПУ направляли в ИТЛ и ТП (исправительно-трудовые лагеря и трудовые поселения) сроком на три года на должности начальников лагерей, комендантов, начальников районной, участковой, поселковой комендатур ОГПУ, в том числе и в Уссурийский край (место службы – это биографический факт), – где в 1933 году силами заключенных и поселенцев прокладывали вторые пути Транссибирской железнодорожной магистрали. ? Как объяснить, что произошло?

– Саша, почему ты молчишь? На какую работу тебя направляют?

– Аня, меня направляют на строительство железнодорожных станций в самой дальней части Транссиба, в Уссурийский край…

– Но, – Анна хотела было сказать, что и Комсомольск-на-Амуре где-то там, но Саша перебил ее.

– Эти станции строят заключенные. Меня назначили начальником участковой комендатуры.

– Это в лагерь? – Анна вскинула брови.

– Нет, моя хорошая, не совсем. Не пугайся. Мы будем жить в поселке ссыльных, недалеко от станции. Мне сказали, что семьи начальников устраивают хорошо, возможно, дадут отдельный дом.

– А как же Шурка? – она с испугом посмотрела на кроватку, в которой безмятежно спал их сын.

Мальчик разметался во сне. Слабый свет от прикрытого темным платком абажура освещал часть его пухлого личика. Тонкая решетка тени от сетчатой стенки кроватки расчертила простынку на светлые ромбы.

– А Шурик поедет с нами, – шепотом сказал Саша, – мы все будем вместе.

Они стояли у кроватки сына и любовались им.

– Он же еще совсем маленький… – Аня поправила простынку.

– Не беспокойся, мы справимся!

Саша обнял жену, и поцелуй остановил все вопросы, которые хотела задать Анна. Сильные руки Саши защищали ее, как стены крепости. На смену тревоге пришла другая мысль: «Какая разница – где жить, как жить?» Главное, что они едут вместе, всей семьей! Она привыкла во всем полагаться на мужа, доверяла ему без оглядки. То, что он сказал, растревожило, даже испугало и осталось неясным, но пока… пока они здесь, рядом, нега разливается по телу от сладости ласк, счастье наполняет сердце, покрывает сознание необъятной нежностью. А дальше – будь, что будет! Лишь бы вместе….

На станцию Тахтамышская 6 6 Название станции дано согласно воспоминаниям А. А. Войтковского поезд прибыл поздно вечером. Александр оставил жену на перроне, а сам пошел к дежурному выяснить, куда им ехать дальше.

Анна поежилась. Несмотря на лето, было холодно. Она застегнула жакет и присела на чемодан. Два куля с одеждой лежали рядом. Шурик забрался к матери на руки.

– Что, мой хороший, – Анна прижала сына к себе, – замерз?

Малыш отрицательно покачал головой. Он играл с деревянным танком, который отец выстругал ему в поезде.

– Ну и хорошо! – Анна вздохнула, и про себя подумала: «А я замерзла и так устала!»

Дорога оказалась тяжелой. Почти две недели они были в пути. Сначала добрались до Москвы, потом ехали по легендарному Транссибу через всю страну с запада на восток. За окнами поезда остались просторы родной Украины, казахские степи, озеро Байкал и долго-долго тянулась безграничная, таинственная тайга, в которой теперь Анне предстояло жить. Стук колес все еще эхом отзывался в голове:

– Тук-тук, тук-тук, тук-тук!

Анне казалось, что она будет слышать этот звук всю жизнь. Колеса стучали то чаще, разгоняясь на переездах, то тише, когда поезд замедлял движение, подъезжая к очередной станции. Дорожная музыка менялась, создавая оркестр перестуков, иногда среди них выделялся один солирующий, задающий новый темп, тут же подхваченный всем составом. Звук нарастал, становился все громче, и апогеем дробящей какофонии звучал пронзительный гудок паровоза.

– Аннушка! – Сашин голос прорвался сквозь перестук колес. – Ты задремала? Идем, родная, – он подхватил сына на руки, взял чемодан, – идем, переночуем здесь, а утром нас отвезут в поселок.

В серых глазах мужа Анна заметила беспокойство и ту нежность, с которой он всегда смотрел на нее, с самой первой встречи в яхт-клубе Николаева. Прошло всего-то пять лет, но теперь то счастливое время казалось сказочным. За прожитыми годами осталась легкость дум, щемящая радость свиданий, веселые посиделки у костра на берегу реки.

Устроившись с сыном на старом кожаном диване в комнате станционного смотрителя, Аня провалилась в сон, в котором, как в немом кино проплывали картины ее детства и беззаботной молодости.

Проснулась она от пронзительного гудка паровоза. Николаев остался далеко, и его существование казалось таким же призрачным, как и высокие идеалы, к которым направляли молодежь тридцатых лидеры коммунистической партии.

Анна осторожно встала, стараясь не разбудить Сашеньку, и в мелькающем свете проходящего состава заметила мужа. Саша спал, сидя на стуле, положив голову на сложенные на столе руки. Он как ангел-хранитель закрывал ее с сыном от беды, постучавшейся в дверь, и даже во сне напряжение не покидало его лица.

«Господи, храни мужа моего, Александра, – взмолилась Анна, – спаси и сохрани!» – она перекрестила Сашу.

Он что-то пробурчал во сне, повернулся, подмяв руками буденовку, которую подложил под щеку. Аня подумала, что давно не слышала смеха мужа, все реже суровое выражение его лица сменяла улыбка. Только Шурка своей непосредственностью еще мог вызвать ее. А впереди ждали годы безрадостной напряженной работы. Аня могла только догадываться, как тяжело ему будет командовать ссыльными, среди которых, наверняка, есть и такие, как его отец – арестованные и осужденные ни за что: кто за случайно оброненное слово, кто за нерусскую национальность, кто за нерабоче-крестьянское происхождение, а кто и за крестьянское, но крепко держащее свое хозяйство в кулаке.