Валерий Столыпин - А поезд наш всё дальше мчится

В один из таких дней его вызвал редактор и будничным голосом поведал, что по партийной разнарядке район должен послать на областной слёт молодых поэтов самого талантливого. Альберт Иванович сдвинул на нос очки и сурово посмотрел Лёше в глаза.

– Надеюсь, ты понимаешь, насколько это важно. Сам, сам, понимаешь ли, звонил, от-ту-да, – показало пальцем вверх начальство, – не подведи.

Лёша пытался отказаться, привёл тысячу с хвостиком аргументов, но редактор был непреклонен.

– Зайди в бухгалтерию, получи командировку, деньги и готовься. Готовься! Не посрами честь родного коллектива. Ты же можешь, я знаю. Справишься? Хм… ато!

Алексей расстроился, но перечить не посмел. По пути домой он остановился у витрины фотоателье и увидел…

Это была она, точнее её, Катеньки Суровцевой, потрет. Девушка вполоборота сидела на стуле, одной рукой игриво теребила закинутую на грудь косу, другая была свободно опущена между ног.

Прозрачное платьице, оголённые ноги, довольно откровенно открытая грудь, рельефно выступающие ключицы, ямочка на подбородке, вопросительная улыбка, открытые ушки, поцелуйные губы…

Глаза на портрете был живые: о чём-то важном спрашивали, следовали за направлением его взгляда и манили, манили.

Лёша зашёл в мастерскую, представился и попросил, если можно, он готов заплатить, сделать десять таких портретов и один крупнее.

Пожилой мастер улыбнулся, пожевал усы, – понимаю. Как я вас понимаю, молодой человек. И конечно вы хотите, чтобы это осталось в тайне. Зайдите вечером, часиков в шесть.

– Не могу, уезжаю в командировку. Приеду дней через восемь. Если бы сейчас.

– Сейчас могу уступить этот, с витрины. Хотите, забирайте прямо с рамкой.

В поезде Лёша перечитывал стихи и смотрел на любимую. Какая же она…

Участников слёта собрали в здании областного комитета комсомола, потом погрузили в туристические автобусы и повезли в старинную усадьбу, похожую на музей, которая было перепрофилирована для организации конференций и симпозиумов.

Два дня литераторам выделили для предварительного знакомства, на третий был арендован речной круизный теплоход, на котором в торжественной обстановке должны были состояться основные мероприятия с участием телевидения.

Лёшу поселили с удивительно общительным юношей, Геннадием Саламатиным, который был в курсе всего.

Официально участников слёта пока не знакомили. Был постоянно открыт бар с живой музыкой. Две девушки и два парня играли на десятках инструментов без устали.

Из спиртного были только слабоалкогольные коктейли, которые не вставляли, но публика была тёртая, у каждого в багаже лежали бутылки с горячительным.

Обстановка с самого начала сложилась дружественная, раскрепощённая. То и дело кто-то со сцены декламировал стихи. Чаще всего микрофон брала интересная девушка с эпатажной внешностью.

Она закрывала глаза, качалась в такт заказанной музыкантам мелодии и читала, читала.

У неё был очень чувственный голос. Не слушать её было невозможно. Зал замирал. У Лёши по коже прокатывались мурашки, запирало дыхание. Стихи были так созвучны его настроению, так растревоживали душу.

– Нравится? Ещё бы. Это же сама Вера Зарубина, восходящая звезда. Весь этот слёт собственно для неё. Конечно она бесспорный талант, но главное – её папочка, имеющий связи на самом верху. На теплоходе про неё документальный фильм снимать будут. Может, и мы в кадр попадём. Ладно, не бери в голову. Лучше по сторонам смотри. Ты уже выбрал?

– Чего?

– Чудик ты, Лёха. Смотри сколько соблазнительного бабья. Поэтессочки, красотулечки, лапочки, ух-х! Лови момент. Они же все немножечко чокнутые, чувствительные не в меру. Это нам на руку. Бери что хошь. Пальчиком помани, спой в ушки сладенько и откусывай, отламывай помаленьку. Вон ту фигуристую блондиночку, Риту Плотникову, видишь? Её не трожь – моя, остальных пока можешь упаковывать. Усёк, поэт? Праздник у нас!

– Я не по этой части. Честно говоря, очень не хотел сюда ехать, приказали. У меня любимая.

Компания час от часу веселела, поднимая себе настроение всё более близким общением, алкогольным градусом, хулиганистыми частушками, провоцирующими снять интимную пробу и танцами, которые сами по себе были эротической рекламой.

Со временем реалии происходящего в головах танцующих размылись настолько, что почти все участники потеряли представление о наличии комплексов, заместив их смутными желаниями, которые теперь обретали форму и определяли вектор поведения.

Стесняться в такой горячей компании не было смысла.

Лёша устал, ушёл в свой номер, разделся и лёг, только спать не получалось. Он долго всматривался в портрет Кати, беседовал с ним, потом выключил свет. В это время в номер громко ввалился Генка.

– Поэт, ты спишь?

Лёша промолчал.

– Вот и чудненько. Ритулечка, проходи. Какая ты славная, какая расчудесная, какая горячая! Я в тебя сразу влюбился. Устала наверно.

Девушка хихикнула, уверенно присела на широкую Генкину кровать. Щёлкнул ночник, который парочка тут же завесила полотенцем, чтобы не очень-то светил в глаза. Они долго шептались, громко чмокали, крякали, напряжённо дышали, отчего воздух вокруг шевелился, вибрировал и искрил.

Слышно было, как расстёгиваются молнии, как щёлкают резинки трусов, как натужно скрипит под тяжестью тел гостиничная кровать. Время от времени раздавались размеренные шлепки тело о тело и приглушённые стоны.

Лёша пытался сосредоточиться на слёте, на Катеньке, придумывал новые рифмы, но напряжение, в котором он пребывал, которое не отпускало, ни на минуту, не давало шанса расслабиться.

И всё же он заснул, или забылся на время. Ему привиделась Катенька: милая, воздушная, почти нагая. Она бежала навстречу босиком по цветущему лугу в развевающемся прозрачном платьице, сквозь которое просвечивало упругое тело, с раскрытыми объятиями и что-то кричала.

Воздух был напоен ароматом мяты, бергамота, густым запахом смеси лавра и мускуса.

Добежать друг до друга они не успели: что-то тяжёлое грохнулось оземь, отчего видение скукожилось и растаяло, а Лёша открыл глаза.

Юноша повернулся на звук. На полу чертыхался голый Генка, упавший почему-то с кровати, на которой спокойно посапывала столь же откровенно нагая Рита Плотникова.

На следующую ночь Генка кувыркался в постели с Ирочкой Славиной, застенчивой мышкой, которая на людях стеснялась даже открытого взгляда, зато в постели брыкалась как настоящая фурия, показывая чудеса растяжки и пластики, совершенно не обращая внимания на присутствие постороннего мужчины всего в трёх метрах от ристалища.

Лёше было противно: такое отношение между мужчиной и женщиной противоречило его представлению о любви, но ложное понятие мужской солидарности не позволило ему поставить вопрос ребром.