Татьяна Мезенцева - Моя бабушка едет в Бразилию

Нет, она не жаловалась, потому как видела, что отец и братья работают в поте лица, рубахи не просыхают. Мужчины её не пестовали. Не принято было. И сами не жировали: сапоги одни на всех – на ярмарку по очереди.

Многие ребятишки в деревне умели читать по слогам. Зоя тоже хотела научиться. Она была сообразительная и честолюбивая. Пришла в церковно-приходскую школу. Но учеба ограничилась двумя годами, в течение которых дети в основном собирали грибы-ягоды для поповской семьи, копали картошку, кашеварили да заготавливали дрова, точно батраки.

Жизнь перевернулась вместе с революционным лозунгом «Земля – крестьянам!». Все те бездельники и пьяницы, что не хотели работать, оживились, обрадовались возможности поживиться на дармовщинку. Они объявили себя красными пролетариями, пошли чесать языками про «всё общее, всё наше» и громить чужие хозяйства. Вдохновленные на «новый мир», они изуверски вымещали свою зависть к односельчанам, сумевшим этот самый мир уже построить.

Семью Зои чудом не раскулачили и не сослали, как другие семьи, хотя забрали почти всё, а саму Зою и её братьев отправили на лесозаготовки. С раннего утра до позднего вечера, по пояс в ледяной болотной жиже, Зоя и братья отрабатывали трудодни, жадно вглядываясь в низкое северное небо. Может, светлый лик появится меж рваных туч, увидит их страдания и ниспошлет избавление?

Избавление не наступало, и тогда Зоя совершила один из самых плохих поступков в своей жизни: красивая и дерзкая, она увела жениха у подруги. Не сказать чтобы Стенька был красавцем или франтом, но был он веселым, и сидел в нем какой-то тайный огонь, жгущий девичьи сердца. К тому же ходил слух, что собирается он ехать в Архангельск за красивой жизнью, а, значит, нужна ему сердечная спутница.

Как всё вышло, уже и не вспомнить. Сидела Зойка с девчонками на мосточке. Парни по обычаю заигрывали, отпускали шуточки. «Побежишь за мной», – кинул Степан. «Ни за что!» – Зоя самолюбиво дернула плечом, выстрелив в него россыпью колючих зеленых искр из красивых глаз. И Стенька пропал…

Несмотря на тихие слезы невесты Ульяны, он стал бегать за Зоей, вымаливать встречи, а вскоре попросил у её отца благословения и увез в Архангельск к красивой жизни.

«И как же оно могло случиться? – досадливо думала Зоя, бредя по узкой завьюженной тропинке, подгоняемая зловещим воем северного ветра. – И было ведь совсем ничего; только штанами тряхнул – и вот оно».

– Картоху-то почти съели, – озабоченно всхлипнула бабка Ваганка, ставя на стол чугунок. – Ой, Зоюшка, как зиму переживем?

Она причитала и клокотала, как курица, скругляя губы на каждом «о».

– Егоровна завтра молока обещала дать и яиц, – буркнула Зоя, вылезая из валенок. Она потерла поясницу, попыталась нагнуться, но живот мешал. – Спинушка болит, точно собаки её грызут.

Двигаться было тяжело, но привыкшая к постоянной работе Зоя не умела сидеть на месте. Каждый день она ходила в контору на станцию мыть полы. Надо было на что-то жить, кормить маленького Женьку и свекровь. Начальница Егоровна была славной женщиной, жалела Зою и подкармливала её, принося что-нибудь из своих запасов.

Вопрос пропитания был самым острым той зимой. Есть хотелось всё время. Иной раз удавалось купить у соседей курицу. Это было счастьем. От худобы той курицы щемило сердце: синюшная, с длинными ногами. Но ее можно было разрезать на несколько частей и варить суп целый месяц. Ржаной хлеб, купленный в продмаге на станции, аккуратно разрезали и сушили на сухари – кто его знает, что будет завтра. Иной раз обходились тюрей: в миску резали лук, солили, отжимали до сока, клали туда же ржаные сухари и замешивали это все с ложкой постного масла.

– Бабы говорят, Москву отстояли, поперли наши немецкого ирода, – клокоча грудным звуком, сообщила свекровь. – Как там наш Стёпушка?

Она беззвучно пошевелила губами и перекрестилась, видимо, взывая к милости божией. Зоя машинально повернула голову в тот угол, где должны стоять иконы.

Дома в деревне у них был красный угол; на полочках, прикрытых зубчатыми салфетками, стояли иконки; отец, прежде чем сесть за стол, широко крестился, и Зоя повторяла его движения, вглядываясь в красивые печальные лики. Правда, после сбора грибов, кашеварения и щелбанов жадного попа она несколько разочаровалась в вере, но в церковь всё же ходила и железный крестик, привязанный к красной нитке, никогда не снимала.

– Не гляди волком, Зойка, не гневи господа, – шикнула в её сторону Ваганка. – Молись по мужу своему любимому.

«Любимому…». Зоя покраснела. Любовь до сих пор виделась ей чем-то стыдным и запретным. Любила ли она Степана? Зоя толком не знала. Страшилась приближения ночи, всякий раз переживая необходимость близости. В те вечера, когда Степан, добравшись до кровати, укладывался к ней спиной и начинал умиротворенно сопеть, она облегченно вздыхала. Зоя не знала, что такое любовь. Да и некогда ей было любить: пока сбегаешь за продуктами, наваришь, настираешь, нагладишь, посуду вымоешь, дома приберешь, ребенка обиходишь – времени ни на что другое не остаётся. Видимо, любить – это удел белоручек или принцесс.

Степан и Зоя, родители Гали

Эта история действительно могла не случиться. Но все же 18-го числа февраля, едва коснувшись головой подушки, Зоя почувствовала, как острая боль пронзила всё её существо. Невидимый железный жгут скрутил внутренности в крепкий узел и стал тянуть его, разрывая жилы. «Кажется, началось… рожаю! – только и успела прошептать сведенными от боли губами, – мама!» За окном бесновалась метель, барабаня в окна безжалостной белой картечью.

Раскатистый детский плач ворвался в снежный мир, заставляя забыть о войне и лишениях… Девочка была хорошенькая, точно кукла: крошечная, с прозрачной нежной кожей и живыми, как у котенка, глазками. Её вымыли и туго замотали байковым одеялом.

– Гляди, Зойка, какая ладная, – кудахтала Ваганка, – вылитый Стенька! Да приложи к груди-то.

Зоя отвернулась, сжав зубы. Она твердо решила не кормить девочку – пусть Бог приберет её поскорее.

Зое было невыносимо жалко себя, голодную, одинокую и беспомощную. Жив ли её Степан? Что будет с ними? И где ей взять сил, чтобы тащить на себе двоих детей?

Свекровь весь день крутилась возле, подпихивала тугой теплый сверток Зойке. Та упрямо отворачивалась, хотя груди набухли и были готовы брызнуть фонтаном молока, только коснись.

– Креста на тебе нет, паразитка, – подвывала бабка, – покорми ребенка, понеси-тя леший!

Малышка не плакала, она удивленно поводила синими глазками и, точно галчонок, хватала маленьким ротиком воображаемую еду.