Ольга Хейфиц - Камера смысла

– Похоже на то…

– А знаете, почему?

– Почему?

– Я полагаю, это от того, что большинство наших желаний – не совсем наши. Они, скажем так, не истинные. Огромная часть того, что кажется нам важным, просто навязана другими людьми. Сначала родственниками, потом друзьями, потом черт знает кем еще. Нам всю жизнь внушают наши мечты.

– И массовая культура, кино, книги, журналы? Правильно я вас понимаю? – я старалась идти с ним в ногу, будто это могло помочь мне синхронизироваться с его рассуждениями.

– О, ну вас не зря называют четвертой властью, – он улыбнулся. – Я думаю, что мы попросту не слышим себя. Не признаем тех желаний, что заключены в нашем сердце.

Мы медленно продвигались по кладбищу в сторону последнего пристанища Оскара Уайльда.

– Возможно, вы правы. Я не думала об этом…

– У меня есть неплохая история на эту тему. Если у вас есть время, могу поделиться. Но не под запись.

– Мое время сегодня полностью в вашем распоряжении, – ответила я и выключила диктофон.

– А у меня теперь вообще нет дефицита времени. Кажется, впервые в жизни… – Вальтер досадливо цокнул языком – на щегольские ботинки ручной работы налипла влажная листва вперемешку с крошкой от гравия. – Пойдемте обратно в старую часть. Здесь не убрано. Да и вообще, мне эти современные покойники как-то несимпатичны.

– Лет десять назад мы с Анной проводили небольшой эксперимент, – начал он свой рассказ. – У нас есть друг, очень классный психотерапевт, он практикует в Лондоне и стоит невообразимую кучу денег. Я всегда удивлялся, за что люди ему платят, а тут он приехал в Калифорнию, и мы пригласили его на ужин. Питер, так его зовут, весь вечер рассказывал о методе разрешения внутренних конфликтов через погружение человека в транс. Освобождение ментальной энергии, расщепление сознания и тому подобное. Ну, вы понимаете, я не в теме, зато Анна страшно возбудилась. Хочу, говорит, гипноз попробовать. В общем, слово за слово, и мы с Питером договорились, что он заглянет к нам провести сеанс. Представьте, я и думать забыл об этом, а вот Анна – нет. Питер заявился к нам и устроил мне настоящий взрыв мозга.

Вальтер задумчиво мерял шагами дорожки.

– Хочу заметить, что с некоторых пор я не цепляюсь за свое мировоззрение, – произнес он. – То есть я готов признавать, что некоторые конструкции моего ума перестают быть актуальными со временем, ведь жизнь идет, всё изменяется… Вот они бы подтвердили, – он кивнул в сторону меланхоличных усыпальниц. – Главное, не пропустить тот момент, когда ты тщетно пытаешься идти вперед, при этом продолжая руководствоваться устаревшими взглядами.

– То есть вы не стоите на своем?

– Зависит от предмета дискуссии. Вот как с Питером например… Признаюсь, я был настроен скептически и потерпел разгром. Он вполне убедительно продемонстрировал, что мое сознание и то мне не принадлежит.

Питер Нолан приехал заранее, потому что рассчитывал провести в обществе Анны несколько приятных часов. Он редко встречал и, несомненно, мог по достоинству оценить тот тип невротических женщин, которым лабильная психика лишь добавляла очарования. Анна, в своем обостренном восприятии жизни и истероидном темпераменте, определенно была одной из них: нервных, интеллектуальных и очень привлекательных. Только ради неё он мог слегка пренебречь рамками профессиональных традиций, запрещавших терапевтировать своих друзей.

Когда он подъехал к дому Вальтеров, Анна украшала крыльцо к Рождеству. До сочельника было еще недели три. Она была в вязаном кардигане и уггах на босу ногу. Она обернулась, просияла улыбкой.

– Привет, Пит, дорогой! – Анна распахнула объятия для поцелуя. – Не обращай внимания, я готовлю Давиду сюрприз. Мы сторговались, что он уляжется пораньше, если ночью заглянут эльфы.

– Что ты, Анна, моя бы воля, я бы круглый год смотрел на такую красоту! – Питер обнял ее. Слегка смутился, как всегда, когда прикасался к ней.

– Проходи, Платон в кабинете. Я сейчас закончу и прибегу, – она поправила гирлянду и сделала шаг назад, любуясь результатом.

– Спасибо, ну ты уж не задерживайся, мне нужен союзник.

– О, прекрати, я за вас абсолютно спокойна! Платон, конечно, страшный скептик, но и ты – большой профессионал, поэтому, я уверена, у нас все получится.

Он непременно хочет сам быть в роли гипнотизируемого. Ему нравится ощущать себя исследователем и разоблачителем в одном лице. Он задергивает шторы. Подкручивает настольную лампу, чтобы свет стал мягким.

Питер просит его присесть на диван. Питер берет небольшую подушку с вышитыми японскими птицами и подкладывает ему под голову, чтобы он мог расслабиться. Анна уже достала маленькую камеру. Потом они несколько раз посмотрят это видео.

Питер сидит рядом и перекатывает в руках косточку от только что поглощенной им сливы. Он щупает ее острые кончики подушечками большого и указательного пальцев, обнимает ее ладонью. Глядя на это, Платон сам ясно ощущает прикосновение теплой шершавости косточки к своей коже. Он немного завидует Питеру и ловит себя на мысли, что хочет сам вот так же уютно перебирать в пальцах маленький, почти одушевленный предмет. Платон следит за косточкой, ревниво, как собака за мячом, и тут неожиданно Питер подносит эту самую косточку близко-близко к лицу профессора, чуть выше уровня глаз, и говорит:

– Смотри на нее. Не отвлекайся ни на что. Ничто не имеет значения, кроме моего голоса…

– Через несколько минут ты погрузишься в сон и будешь слышать только мой голос.

– Твои веки тяжелеют.

– Тебе трудно сопротивляться желанию спать.

– Желание спать нарастает.

– Веки тяжелеют все больше и больше.

– Ты не можешь сопротивляться все нарастающему желанию спать.

– Сейчас я досчитаю до десяти, и ты заснешь.

– Один. Веки тяжелеют. Сонливость нарастает.

– Два. Ты будешь спать и слышать мой голос.

– Три. Желание спать усиливается.

– Четыре. Ты расслабляешься. Сонливость нарастает.

– Пять. Веки тяжелые, мышцы расслаблены.

– Шесть. Ты засыпаешь, засыпаешь, засыпаешь.

– Семь. Сонливость нарастает все сильнее.

– Восемь. Ты не можешь сопротивляться желанию спать.

– Девять. Ты засыпаешь, засыпаешь, засыпаешь.

– Десять. Ты спишь.

Питер убирает руку и спрашивает:

– Давай поговорим о том, чего ты хочешь. На самом деле. Чего ты хочешь, Платон?

В кабинете очень тихо.

– Я хочу быть легким как в детстве. Хочу, чтобы все было просто. Хочу жить легко и безответственно, – наконец произносит Платон, не открывая глаз. Он шевелит лишь губами. Его дыхание ровно. – Легкость бытия, да. И я не пустой. Это не пустое желание, это утешение.