Игорь Михайлов - Вторник, №19 (38), февраль 2022

Арик – это Аркадий. Она видела Аркадия. Говорила с ним.

Но она же ещё жива. Вот что! Голубнуть Юрию Леонидычу! Набрала: «Здрст ск. время прошло от разг. с тем челом про Аркадия до нашей встречи извин. за бесп». Голубь полетел. Темнело. Мама, Неонила и Маринка ввалились разом. Маринка не стояла на ногах, хныкала.

– Ффу! Кто с детьми, вон чо давали! По три на ребёнка. Так что одна ваша, – и показала банку с концентрированным молоком. – А ишшо вот! – и Неонила ткнула коленкой в толстый мешок. У мамы был такой же.

– Овсянка, – подхватила мама. – Давай помогай!

И опять ночь, и опять за стеной, в коридоре, шарят ладони. Изо всех сил старалась не засыпать, смотреть в одну точку – в розетку. Но перед глазами мельтешили точки и чёрточки. Перешли в синеватое сияние. А сияние сгустилось в фигуру вчерашнего гостя.

– Привет, Арик, – поздоровалась она первой.

– Привет, – отозвался он.

Лариса могла бы поклясться, что – удивлённо.

– Ты в розетку вошёл? А днём где прячешься?

– Я не прячусь. Я иду туда… ну, в общем, там живёт кошка.

Кошка. Во дела. Мама вспоминала, что раньше в квартирах кого только не водилось. Кошки, собаки, птицы, даже тропические. Рыб держали в огромных банках с водой и травой! Называлось – «аквариум». Как раз из-за всей этой неконтролируемой живности, из-за грязи, из-за мусора и пришлось бросить те дома и перейти в блоки. Чтоб не вышло эпидемии.

– У нас в городке есть кошка? – спросила Лариса чуть не в полный голос.

– Нет, это не у… нас… вас. Это… там. Слушай, а я сегодня первый раз за… столько… вспомнил, что она кошка… Мало слов помню. Я приходил, и кто-то падал… Без слов.

– Арик! – вскрикнула шёпотом. – Арик, а тебя полностью как?

– Аркадий… Ильич.

Словно кто схватил её за волосы, за все сразу – так резко они встали дыбом. Аркадий. Аркадий! АРКАДИЙ!!! Это он. Разве этим шутят. Не смешно! Это она сказала вслух.

Завозилась мама.

– Катись! – почти одними губами шепнула Лариса. – В другой раз договорим, только без плоских шуточек! До свидания!

Это он совсем не боится Аркадия, если так паясничает – представляется Аркадием…

Дилинь-дилинь-дилинь! Будильник в зывнике. Пора в школу.

Ох, да! Сегодня же обезрыб. Так говорили в шутку, потом прижилось как вполне официальное слово. Обязательные работы. Значит, надо не форму, а что-то таковское. Мамино словечко. В смысле похуже. Выбирать особо не из чего, ни у кого много вещей не живёт, в отсеке комоды-гардеробы пихать некуда. Ну, вот эту водолазку и штаны, чиненые-перечиненые после санобработок. Ранец не надо – это классно.

Оказалось, пошлют на станцию утилизации. Самый гадский обезрыб. Вонь, мерзость, и потом санобработка. Всучили крюк – отбирать в мусоре все пластмассовые предметы, похожие на технику или её обломки. Конца транспортёра видно не было. Конец уходил в жирно коптящую печь сжигания органики. Там властвовали медики. У них была своя тема утилизации. Мешки на молниях. И поэтому обезьяны – так называли работников обезрыба – печи никогда и не видали. Да и не особо грызло раньше – что там. А вот сегодня… Поговорить бы с медиком – сколько времени проходит от увидел Аркадия до свезли в мешке. И прямо в бесстыжие глаза тому типу брякнуть: врёшь ты всё, могу доказать железно.

А какие у него глаза? Зелёные, как давай? Нет, это у Юрия Леонидовича.

Вон медик идёт! Белый халат. Ура! Нажала красную кнопу. Стоп! Транспортёр остановился. По правилам, кто заметил что подозрительное, обязан – на то он и обезьян.

– Пусть медик посмотрит. Вон на ту гниль.

– Да нарушение, конечно… Но пока не опасно, – пожал плечами белый халат.

– А то нападёт Аркадий… А сколько проходит, по вашей статистике, от увидел Аркадия до свезли ваши в мешке? – во, даже научно извернуть вопрос удалось.

– Обратитесь к учителю литературы, вам объяснят, что такое фольклор, – решительно повернулся спиной и уже через плечо бросил: – Работать!

Обезрыб имеет тот плюс, что после него нет домашки. Темнеет. У окна. Но в углу…

Треск, мелькающие точки, чёрточки! Он!

– Привет. Ты сказала, договорим потом… Вот… Я очень давно не говорил. До тебя.

– Арик… Арик ведь? Кстати, хотелось бы всё-таки знать, как тебя полностью.

– Не сказал? Аркадий. Ильич.

– Ну, артист, артист. Из тебя был бы классный антипод. Такой, знаешь – господа, я здесь первый раз, ничо не знаю, ваще…

– Антипод? Слушай, Лариса… первый раз за столько… вот я разговариваю с тобой просто так, про всё… про ненужное… не про то, что для жизни…

Её точно толкнуло изнутри. Ну да, часто взрослые говорят – жизнь тяжёлая. Вроде раньше была не такая тяжёлая. Но чтобы всё-всё время, мысли, разговоры заполняло только то, что нужно для прожитухи, чтоб протянуть ещё день, ещё месяц? Для…

– Для существования! – вырвалось у неё. – Не для жизни!

– Ага. А с тобой я говорю, это другое…

– Давай побродим. Ты не замёрзнешь?

Накинула куртку, отперла дверь в коридор. Гость шёл за ней. Всё как у нормального чела. Ноги подшаркивают. Глаза моргают. Чёрные или очень тёмно-карие. Идеально чёрные ресницы, сверкающие, как изоляция проводов. Брови. Широкие, тоже тёмные. Над правой – тёмно-бурая точка, родинка. Кажется, она даже выдаётся над кожей. Бледной чуть не досиня, как будто этот деятель всё в помещении, на улицу и не выходит. И не только лицо, но и шея такая же белая, длинная, торчит из воротника вперёд. Нос большой, прямой, тяжёлый, устремлённый вниз. Под носом что-то растёт. Вспомнила: это называется усы. Такого же цвета, как волосы, как глаза – почти чёрные. Только волосы сильно продёрнуты сединой. А усы нет. Наверно, покрасился. Потому что был бы на самом деле такой седой – так это ж сколько лет? Сорок? Пятьдесят? Больше? Таких же вообще не бывает. Взяла его под руку.

– Ой… – отпрянул он. Точнее, попытался отпрянуть. – Лариса… Ты же меня… Я расскажу… постепенно. Столько всего сразу… А если я тебя?

Мягко высвободил руку и взял под руку Ларису. Пальцы уверенно легли ей выше локтя. Выпрямилась спина. Они прошли ещё квартал – и всё, ограда, а за ней трава и деревья.

Он не отрываясь смотрел в прозрачные щиты ограды. В зелень за ними. Кочки, проросшие будыльями. Широченные сизо-зелёные листья походили на лезвия. Другие, у самой земли – на подносы или тарелки. Между этим – тонкая путаница стеблей, вроде мочалы для душа. Выше – корявые стволы деревьев. Он подавался к ограде всё ближе, воздушный поток от дующих вверх вентиляторов экозащиты уже достигал его шевелюры. Только сейчас Лариса поняла, что лицо его было как нарисованное, а сейчас напряглись тоненькие мышцы вокруг глаз, словно глубже запали сами глаза, чернее стали под ними тени, выявилась сетка морщинок. Зашевелились губы, словно пили воздух.