Ирина Некипелова - Четвёртое измерение

Вместе они дошли до читальни. Старая душа, прощаясь с Миракулум, дала той последнее наставление:

– Больше испытаний, чем тебе положено, Бог не даст. Но и меньше – тоже. В конце пути, данного тебе Богом, ты вернёшься сюда, но вернёшься уже не такой, как сейчас, а другой, совершенно другой. И так будет каждый раз, после каждой очередной жизни. И всё своё вечное существование ты будешь нести в себе груз своих прежних жизней, ощущая каждый миг бытия тяжесть своих поступков и решений, помня все страдания и нестерпимую боль, ибо не бывает жизни без них, но и без радости жизни тоже не бывает. Если ты готова, открывай свою книгу. Но помни: как только ты откроешь её, у тебя не останется выбора. Твоя судьба придёт в исполнение, как только ты прочитаешь первое слово книги – своё имя. Читая книгу, ты принимаешь его и свою судьбу. Помни, уходить всегда страшно, но помни также и то, что, что бы ни произошло, ты обязательно вернёшься сюда. И когда твоё земное тело умрёт и ты снова окажешься здесь, Бог отнимет твоё имя, но не твою память о нём и о том, что с тобой было там. Каждый раз с новой книгой ты будешь получать новое имя и новую судьбу, и должна будешь принимать их как саму себя, ибо невозможно противиться тому, что тебе дано.

Миракулум зашла в комнату, закрыла за собой дверь. Теперь она одна. И она должна принять свою судьбу. Впервые! Что её ждёт? Кто знает! Трепет и преклонение перед неизвестным пронзили её.

Маленькая душа, волнуясь и трепеща, открыла книгу.

«Миракулум», – было начертано на титульном листе. Вон оно, её первое имя.

– Ми-ра-ку-лум, – шёпотом произнесла маленькая душа, а потом ещё и ещё раз: – Ми-ра-ку-лум… Ми-ра-ку-лум…

Она закрыла глаза, пытаясь насладиться музыкой своего чудного имени. Миракулум… Прохлада страницы под ладонью дышала неведомым восторгом будущей, ещё неизвестной жизни. Она звала вперёд, и Миракулум не оставалось ничего иного, как подчиниться её зову и погрузиться в пучины неизведанного мира. Дрожь в руках и сильное волнение не давали ей сосредоточиться, буквы расплывались и никак не хотели объединяться в слова. Но постепенно Миракулум успокоилась и погрузилась в ошеломляющую тишину своей будущей жизни.

…В городе властно расположилась ночь. В окна безучастно смотрели скучающие деревья, а стоящие на посту фонари, с прямыми спинами и высокими головами, с непреклонной стойкостью солдат охраняли безлюдную улицу пустынного города.

Доктор отвёл глаза от окна и устало посмотрел на сильно вспотевшую, растрёпанную женщину средних лет, чьи роды он принимал в эту долгую мрачную ночь. На столе, стоящем в дальнем тёмном углу комнаты, спала уставшая от первого пройденного ею пути новорождённая девочка.

– Чёрт бы побрал этого ребёнка! Опять девчонка! Будь она проклята! Чтоб попала она в лапы чертям и самого сатаны! – истерила меж тем роженица. – Выбросьте в канаву, там, на улице за углом!

– Ну что вы такое говорите! – врач растерянно сидел у кровати родившей – грубой и сильно вульгарной женщины. Надо же! Шесть детей! Так ещё и седьмого родила! Не понимает она своего счастья. Да и куда ей! Рожает одного за другим. А у него, вон, жена две недели назад умерла… Вместе с первенцем…

– Вы слышите меня? – истеричка вцепилась толстыми красными пальцами с короткими неухоженными ногтями в халат доктора и начала трясти его за руку. – Бросьте, говорю! Пусть сдохнет! Иначе, ей-богу, пойдёт у меня по рукам! Станет она у меня девкой подзаборной!

Роженица вульгарно засмеялась, возбуждённая собственной же идеей.

Доктор в недоумении развёл руками:

– Так ведь я клятву давал, Гиппократа. Моя дело – жизни спасать, а не…

– Ха! Насмешил! Вот и спасай девчонку, коли такой добренький. Уноси её отсюда! А то я её придушу, как только уйдёшь. Понял? – зашипела, приподнявшись на кровати с застиранным серым бельём и широко раскрыв водянистые глаза, женщина прямо в лицо доктору.

Доктор непроизвольно отпрянул, выражение его лица приобрело брезгливый оттенок. Какое-то неприятное чувство, название которого он до этого не знал, начало заполнять его, оно прибывало и прибывало, пока, наконец, не переполнило его и не вылилось со страшной силой из души в пространство физического бытия. Он ощутил мрачное презрение к этой потной, грубой, неблагодарной бабе, рожающей от каждого своего мужика. Ему казалось, что он теперь и есть это самое ощущение, что никогда больше он не сможет избавиться от него, что с этих пор он обречён всю оставшуюся жизнь носить это презрение в себе, состоять из него, дышать им.

Некоторое время доктор смотрел на широкое красное лицо роженицы, с глубокими порами и бородавкой на левой щеке, на её рыбьи глаза с короткими бесцветными ресницами, на мокрые от пота волосы и рыхлые плечи, бесстыдно торчащие из-под простыни, которую та накинула на себя второпях, смотрел до ненависти, до тошноты, пока не начал задыхаться от собственных чувств и мыслей. Он перестал ощущать воздух, пространство вокруг него стало тягучим и скользким, отвратительно маслянистым. Он стал ловить воздух губами, глупо, как рыба, открывая рот и понимая, что спасения не будет. И вдруг всё кончилось, так же резко, как и началось: голова стала ясная, мысли – чистыми, фонари по-прежнему заглядывали в окна дома, а ночная улица, как и пять минут назад, встречала запоздавших путников своей неприветливой холодностью.

Мужчина тряхнул головой, провожая ночное наваждение, и неожиданно по-деловому обратился к истеричке:

– Я правильно вас понял, что вы не хотите видеть своего ребенка, и, если девочка сейчас исчезнет из вашей жизни, вы никогда о ней больше не вспомните?

Та же, будто только этого и ожидала, заголосила на весь дом:

– Я и сейчас о ней не помню! Знать её не знаю и видеть не хочу в своём доме! Вот!

Она махнула рукой в сторону входной двери и демонстративно отвернулась, скрестив руки на огромной груди – мол, делай что хочешь, я ничего не вижу.

– Отлично.

Врач вдруг быстро засобирался. Засунул в саквояж невымытый после процедур инструмент, скидал в одну кучу грязные тряпки, сунул деньги в карман пальто.

Дверь освещённого дома захлопнулась за ним со звуком настигающей его судьбы.

– Чудо, – чуть слышно прошептал, прижимая к груди тёплый комок только что спасённой им маленькой души, доктор и с тихой благодарностью посмотрел на небо.

НАОБОРОТ

(экзистенциальная зарисовка)

Чёрт подошёл к сидящему на краю мира ангелу и дал ему лёгкую затрещину – шутя.

– Чего скуксился, брат? – весело окликнул он задумавшегося приятеля.

От неожиданности ангел подскочил и едва удержался, чтобы не сказать обидчику ничего плохого.

– Эээээ…. Что-то ты совсем приуныл, – чёрт сел рядом и посмотрел на точёный профиль крылатого.