Наталия Ермильченко - Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте

– Доброго, – согласился Шуроня. – Ну что, сидите?

Федор Коныч понял, что с удовольствием бы сейчас присел на что-нибудь, и загрустил.

– Надо диспетчеру звонить, – сказал Вахрамей. – Пускай мастеров присылает.

– А я уже вызвал, – сообщил Шуроня.

– Приедут? – оживился Федор Коныч. – Скоро?

– Ну, подождать-то придется…

– Мне нельзя, – сказал Федор Коныч. – Мойва потечет…

– Что?

– Я рыбу коту купил, – объяснил Федор Коныч, – Мурику. У него еда кончилась.

И Федор Коныч представил себе, как жена Лёлечка говорит: «Мурик! Ты моя ласточка! Федь, он рыбки хочет. Ты ему принес рыбку? Это что такое? Мойва? А почему не пикша? Да не будет он твою мойву, он пикшу ест, я тебе сколько раз говорила! Старый колпак! Денег для кота пожалел. Чем вот его теперь кормить?» Почему же это – «старый колпак»? Разве по-другому нельзя? Все на нервах, понимаете, все на нервах… Теперь вот еще и в лифте застрял.

Федору Конычу и прежде случалось застревать в лифте, но не в темном. В темном страшнее. При свете он себя не чувствовал таким беспомощным. Можно было побеседовать с диспетчером, потыкать кнопки; иногда это помогало. Если нет – можно было постучать погромче по стенке кабины, и в конце концов кто-нибудь из жильцов откликался. А сейчас он в лифте вроде не один, но что это за существа? Явно не люди. Больше всего ему хотелось оказаться дома, и не с этой мойвой, а раньше, еще до того, как Лёлечка послала его за рыбой.

– Он и сам бы поехал, только ему время надо, чтобы успокоиться, – ворчал между тем Вахрамей. – Так-то он исправен, просто старенький стал, из-за всякой ерунды дергается.

– А как его успокоить? – заинтересовался Федор Коныч.

– На него сказки хорошо действуют, – ответил Шуроня.

Ответ озадачил Федора Коныча. Сказки – это же для детишек, понимаете ли, причем тут лифт? А! Старенький стал – впадает в детство, как говорится? Найдя неожиданное объяснение, Федор Коныч сам себе удивился, а вслух сказал:

– Так может, и сейчас, я извиняюсь… если это ускорит…

– Рассказать, что ли, попробовать?.. – обратился Шуроня к напарнику.

Вахрамей встряхнулся, отчего стал напоминать пружину, широкую по краям и чуть зауженную в «талии».

– По сказкам ты специалист.

– Тогда не перебивай…

Шуроня поморгал, поплескал «дымом» и разместился напротив Федора Коныча, на стене, у панели с кнопками.

– Жил в одном городе… – начал Вахрамей.

– Я тебе что сказал! – возмутился Шуроня. – Не лезь!

Жил в одном городе хороший человек Ленюшка Мамохин. У него была поливальная машина Серафима. Машина видная, исправная, да характер непростой.

Мэр его, бывало, к себе вызывал и говорил:

– Ну что, Мамохин, опять вы с Серафимой характер свой выказывали?

– Паша, – отвечал ему на это Ленюшка Мамохин, – мы ВСЕ полили, что надо, даже памятник адмиралу Нельсону освежили. И в дождь выезжали, как ты просил. Ну, что ты от нас хочешь?

– Да верю я тебе, Ленюшка, – вздыхал мэр, – верю, что ВСЕ, но ВСЕХ-то зачем? Это вроде в твои обязанности не входит.

– Кого ж это «всех», Паша? – спрашивал Ленюшка Мамохин.

Мэр тогда вынимал из стола «Книгу жалоб».

– А вот, – говорил он. – Том пятый вчера начал. Весь город тут. Никто не забыт. Еще группа туристов иностранных и два бизнесмена со станции Дно. А хочешь, сам посмотри: может, кого и не хватает.

На это Ленюшка Мамохин качал головой.

– Маршрут у меня такой, Паша, по трамвайным путям проходит. А Серафима общительная, никак ей мимо остановок спокойно не проехать – обязательно народ водой окатит. Но она по-другому-то общаться не умеет.

– Интересное дело, – настаивал мэр. – Ты, Ленюшка, человек хороший, это в городе все знают, и я знаю. А машина твоя, Серафима, ну прямо выдра!

А Ленюшка ему:

– У каждой машины, Паша, свой характер.

– Знаю, сам вожу, – соглашался мэр. – Только спрашивают не с машины, а с водителя.

– Вот я тебе и отвечаю: со старой машиной такого не было, а Серафиму не я объезжал; ты ее приобрел подержанную, сэкономить решил.

– Йох-мох! – говорил на это мэр. – Значит, перевоспитай! К тебе даже по радио взывали. Может, еще воззвать?

– А что? – отвечал ему Ленюшка. – Мне понравилось. Ветеран труда, заслуженный кондуктор Полина Федотовна, которую с детства знаю, мне по радио говорит: «Ленюшка! Ты ведь человек хороший, все поймешь правильно!» И на следующее утро ко мне уже весь город ласково обращается. Не вижу ничего плохого.

– Может, хоть имя ей поменять? – уговаривал мэр. – Пишут же, что это на характер влияет. А то и вовсе без имени оставить. Зачем оно сдалось поливальной машине?

– Меняй – не меняй, а зовут ее Серафимой. Сто процентов. К тому же, она не поливальная, а поливомоечная.

– Какая разница?

– Большая. У Серафимы щетки есть; мы с ней не просто поливаем, а чистим.

– В общем, люди жалуются, и я тебя, Мамохин, штрафовать начну,

– Делай, Паша, как знаешь, – пожимал плечами Ленюшка и смотрел в раскрытое мэрово окно.

Под окном на площади, у позеленевшего памятника адмиралу Нельсону стояла поливальная машина Серафима с самым что ни на есть невоспитанным видом.

Ленюшка хоть и пожимал плечами, но очень в душе переживал.

Наконец, надумал в такую рань работу начинать, когда на улицах никого нет. Днем отоспался, машину кое-как разбудил, поехали. Только-только светать стало, месяц еще виден. Серафима упирается, зевает, чихает – скучно ей пустой город чистить. Ни воробьишки, ни голубя, ни дворника. Выехали на трамвайную линию – и трамваи-то еще не ходят. Вдруг через несколько остановок видят – бежит кто-то навстречу трусцой, оздоравливается. И такой у спортсмена этого костюм – издалека виден: будто восход на горизонте полыхает. Возрадовалась тут Серафима. Ленюшка тормозить, а она – ни в какую: подлетела к бегуну и с ног до головы водой обдала. А вода с ночи ледяная…

Ленюшке и взглянуть неудобно человеку в лицо-то, – заметил только, что у него костюм оттенок изменил, с рассветного на закатный. Отвел Серафиму к мэрии, поставил у памятника адмиралу Нельсону, головой покачал.

– Ну и все, – сказал. – Ухожу я с работы. Остальных обливай без меня.

Неделю он улицы не поливал, а потом позвонил ему мэр:

– Болеешь, что ли? – спрашивает. – Машина твоя поливальная, Серафима, неделю как пропала. Я в милицию, конечно, заявил, все, как положено, но сам думаю: может, оно и к лучшему. Купим новую, а народ пока пообсохнет. А?

– Эх, трос крученый! – вскричал Вахрамей. – Пропадешь тут! Ведь это ж до чего обидно, когда не дают делать то, что хочется! Я так Серафиму прекрасно понимаю…

– Так вот, – продолжал Шуроня. – Купим, говорит, новую…

– Да что ты мне можешь рассказать! – перебил Вахрамей, превращаясь в «ядерный гриб». – Что дальше было, я и сам знаю: