Наталия Ермильченко - Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте

Едва только видно стало, какого цвета герань, адмирал на разведку пошел в ту сторону, где Лазарев скрылся. Крапива-то ему, бронзовому, нипочем, да только она ведь чем дальше, тем выше. Наконец забрел Нельсон в заросли с головой. Листья крапивные свет застилают, «сережки» пыльцой засыпают. Заплутал адмирал, осерчал – и ну сорняк с корнем драть да шпагой сечь. И невдомек ему, что шум поднял – так разошелся. Вдруг видит – избушка. Нельсон в окно заглянул – а лихой человек Лазарев прямо на него смотрит. Вот ужас-то! Сам одеялом с головой укутан, носом шмыгает. Смотрит он на адмирала и говорит ему простуженным голосом:

– … То рубит бамбук дровосек у реки!

Нельсон застыл, словно обычный памятник. Не знает, как разбойничка понять. А разбойничек откашлялся и сипло так ему:

– Там за домом огород, его полить надо. Только чтоб не холодной водой, как меня! А ты к лесу ступай. Пока новая крапива не вырастет, будешь дорогу ко мне сторожить. И смотри, без билета никого не пускай. А кто без билета придет, того сразу кулаком бронзовым, понял?

Неожиданно и совсем некстати вспомнил Федор Коныч самый неприятный из своих снов. Про лифт. Будто поднимается он в лифте, а тот у них на восьмом не останавливается, все едет и едет вверх. А сделать ничего невозможно – только проснуться и выпить валокордина… Федор Коныч провел рукой по лбу и нащупал берет – свой белый полотняный берет, который летом, в солнечную погоду надевал, выходя на улицу.

– Все? Доволен? Теперь про Ленюшку, – говорил тем временем Шуроня. – Вот вы, Федор Ло… то есть Коныч, как бы на его месте поступили?

– Я?! Включил бы радио, послушал погоду…

Ага. Ну, значит, Ленюшка пошел на кухню, включил радио, а оно как запоет: «Аль не видишь, кума, куры в конопях!» «Дай-ка я, – думает Ленюшка, – прокачусь все же на трамвае, на всякий случай. Ну, не будет мне счастья от билета этого – я не расстроюсь, поеду тогда хоть к мэру, новости узнаю».

Пришел на остановку. «А про номер-то, – думает, – они ничего не сказали. – И еще – в какую сторону ехать: переходить пути, или нет. А, ладно, – решил, – и не буду даже смотреть на номер, какой подойдет, на том поеду».

Сел в трамвай; там кондукторша знакомая хозяйничает:

– Проезд оплачиваем, вновь вошедшие! У вас что за проезд, голубь мой? Проездные предъявляем!

А Ленюшку стороной обходит. Он ей:

– Здрассте, Полина Федотовна!

Она разулыбалась, а про билет ни слова. «Ну, – думает Ленюшка, – то ли решила по знакомству бесплатно подвезти, то ли поняла, что у меня проезд на казенный счет». Подождал остановку, другую, третью… Вроде и глупо дальше ехать, а выходить лень. Так разморило – аж в сон клонит. Ленюшка и уснул.

Мало ли, много ли он спал, непонятно. Открыл глаза – вагон стоит. Ленюшка глянул в окно и видит: заехал трамвай в дремучий лес.

– Ну что, голубь мой, проснулся? – говорит ему кондукторша. – Уж давно приехали, а тебя не добудиться.

Других пассажиров, кроме Ленюшки, в вагоне не было.

– У нас вроде трамваи за город не ходят, Полина Федотовна? – спрашивает он.

– Нет, голубь мой, не ходят. Тут и электричества нету, и рельсы не проложены. Только по особым билетам.

– Мой с виду обычный…

– Рассказывай мне! Слава Богу, сколько лет уж кондуктором работаю. Я такие билеты сквозь одежу вижу и сквозь сумки. Да ты выходить-то собираешься, голубь мой? А то у меня еще рабочий день.

Со стороны выхода оказалась небольшая поляна. По краю росли березы, из-за березовых крон торчали макушки елок. У самых ступенек стоял березовый пень, а рядом лежал и ствол, рассекая поляну надвое.

– Вот так вдоль ствола и иди, голубь мой, – сказала кондукторша. – Выйдешь прямо на тропинку.

Лес Ленюшке понравился. Он раньше, пока еще машину поливальную не водил, мечтал егерем работать в каком-нибудь заповеднике. Шел он, шел, на сыроежки поглядывал, да на чернушки – черные грузди. Комаров только много было. Да еще гул стоял в еловой хвое. Вдруг в том месте, где елки гудели особенно громко, померещилась ему впереди темная человеческая фигура. Пригляделся Ленюшка – а это статуя! Точь-в-точь Нельсон с площади, только чего-то не хватает. Потом понял – постамента нет. Что за дела! Откуда в лесу памятник?

Ленюшка подошел поближе – адмирал. Копия, что ли? И как-то мелковат без постамента – по плечо. А Нельсон вдруг и говорит:

– Нехрущи роятся.

– Это кто говорит? – не понял Федор Коныч.

– Скульптура.

– Так ведь, молодой человек, памятники не разговаривают.

– А вы представьте, – предложил Шуроня. – Что, в нашем районе и памятников уж нет?

Федор Коныч задумался.

– В парке вот есть… В конце аллеи, как к пруду идти, Ленину памятник стоит. Такой темный, в плаще, с документом… На газоне стоит, под дубом.

Федор Коныч представил себе, как идет по аллее к пруду, уток кормить, а Ильич наклоняется вдруг со своего высокого постамента, придерживая накинутый на одно плечо плащ: мол, нехрущи роятся…

«Нет, нельзя так рисковать, – сказал себе Федор Коныч. – я все-таки уже пенсионер, здоровье не то. Надо с другого входа заходить, с дальнего».

– Нехрущи роятся, – произнес памятник адмиралу Нельсону.

– Что?

– Там, наверху, – пояснил адмирал, запрокинув голову. – Это они крыльями так, а кажется, что ветер гудит.

– А-а, – отозвался Ленюшка.

– И круглые сутки, без остановки, – продолжал памятник. – У нас на площади такого нет. Сразу не привыкнешь.

Ленюшка не нашелся, что ответить – к говорящим памятникам тоже не сразу привыкнешь. А Нельсон знай себе шпарит, как по писаному:

– Он мне велел без билета никого не пускать, но, если нету, вас я все равно проведу.

Ленюшка собрался с мыслями:

– Спасибо, – сказал. – У меня билет есть. А кто это такой строгий?

– Лазарев. Мы с ней на Лазарева работаем, разбойничка. Но вы не волнуйтесь, мы не грабим. Я сторожем, а Сима на огороде. И сам разбойничек всю неделю дома – приболел.

– Серафима?

– Да, да, идемте, тут недалеко.

– Так ее Лазарев украл?

– Это не совсем так, – возразил Нельсон и зашагал впереди, вежливо придерживая ветки.

Идет за ним Ленюшка, а сам думает: «Неужто теперь и Серафима разговаривает?»

Скоро вышли они к озеру. Серафима Ленюшку издали еще увидела, засигналила, помчалась к нему навстречу, да как водой окатит! Хорошо, день теплый выдался. Потом только опомнилась да запричитала:

– Несуразная я, несуразная! Возвращайся ты, Ленюшка, домой, не рискуй из-за меня жизнью. Лучше мне в лесах навеки остаться! Видно, болезнь у меня такая неизлечимая. Сперва из-за нее мы к разбойничку в рабство попали, а теперь вот и тебе ни за что, ни про что досталось.

Ленюшка хоть и вымок весь, хоть и чудно ему, что машина поливальная говорить может, а о деле помнит. Огляделся он.