Наталия Ермильченко - Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте

– Никогда не играл, не знаю…

– Удивительно, что вы сюда попали, а в лото играть не умеете. Если бы выиграли, у вас бы какое-нибудь желание исполнилось.

– Раз он тут, значит, умеет, – возразила ей Захаровна. – Сюда просто так не попадают.

Ленюшка Мамохин спокойный был человек, и стул ему достался удобный – устойчивый, с подлокотниками – почти что кресло; но он все-таки заерзал потихоньку, потому что волноваться начал. А Захаровна выхватила из мешочка бочонок и со стуком поставила на стол:

– Топорик!

На бочонке была цифра 7.

– У меня нету, – обиделась Ираида Васильевна.

– А у тебя?

Захаровна заглянула в Ленюшкину карточку. Цифры были написаны в три ряда, но не по порядку, а вперемешку, и между ними обнаружилась семерка.

– Вот, закрывай ее бочонком.

– А не скажете ли, что значит «дедуля»? – спросил Ленюшка.

– Девяносто девять, – пояснила Захаровна. – Еще год – и сто исполнится. «Неваляшка» – восемь. Ноль – «дырка». – И вытащила следующий бочонок, крикнув:

– Барабанные палочки!

На нем была цифра 11.

– У меня опять нету, – поджала губы Ираида Васильевна.

А у Ленюшки и эта цифра нашлась, через одну от семерки. Он на ее место тоже бочонок поставил. В общем, так как-то получилось, что он свою карточку первым заполнил.

– Вот молодец парень! – обрадовалась Захаровна. – Он всего добьется.

– Да как же… – растерялась Ираида Васильевна. – Уж очень быстро. Захаровна, это вы, наверное… Вы что-то смухлевали! Мне вот двести семьдесят восемь, я уж сколько лет в лото играю, и почти все проигрывают.

– Для хорошего человека счастливого билетика не жалко. Да быстрей ищите, а то у него отпуск двадцать четыре дня всего!

Ираида Васильевна встала и принялась обходить шкафы, которых и в этой комнате оказалось немало. Она открывала и закрывала разные дверки, выдвигала всякие ящички. Повеяло сушеной ромашкой, сдобными булочками и малосольными огурцами.

– Нету!

– Там солдат с ружьем пропадет! – сказала Захаровна. – Может, под скатертью?

– Где же тут под скатертью? – возмутилась Ираида Васильевна – Мне хоть и триста семьдесят восемь, но я еще с ума не сошла.

Ленюшка крепился-крепился и все-таки опять подумал: «Ахейя!» Но хозяйки на этот раз ничего не сказали.

Пришел заспанный спаниель. Захаровна его по ушам погладила карточкой от лото.

– Ну, Максик, покажи Лёне, как ты пляшешь.

И начала в ладоши хлопать да петь:

Пела она азартно. Заплясал на своем шнуре апельсинный абажур, заплескались шторки на окнах, заприседал под Ленюшкой стул. Пес начал переминаться с лапы на лапу, забирая вбок, против часовой стрелки, и припадая к полу. Стол качнулся, на скатерть неведомо откуда упал билетик – самый обыкновенный, из тех, что в трамваях продают.

– Вот же он! – воскликнула Ираида Васильевна. – Это ваш, молодой человек.

– Да мне мэр проездной выдал.

– А этот лучше, – подмигнула Захаровна. – Как в трамвае поедешь, обязательно его контролеру покажи. А проездной свой спрячь подальше. Ну, Лёня, тебе тут больше оставаться не надо – к нам люди редко заходят.

Стул, на котором Ленюшка сидел, дрогнул, приподнялся, подхватил его под руки подлокотниками и развернулся к двери. Ленюшка аж про билет забыл.

– А как от вас дорогу найти? – вскрикнул он, пытаясь встать.

– Тут рядом, рядом, – заверила Ираида Васильевна.

Захаровна снова завела плясовую про кур в конопях, а стул повлек Ленюшку Мамохина через коридор в прихожую, оттуда на крыльцо, махнул через ступеньки в траву и поскакал среди деревьев. Скоро показались фонари, стул загромыхал по асфальтовым дорожкам и выскочил, наконец, на липовую аллею. У Ленюшки вдруг отлегло от сердца, и он понял почему-то, что не сегодня-завтра Серафиму найдет.

– Э-эй! – прокричал он, проносясь мимо Двух Лермонтовых. – Ахей-й-я-а!

…Проснулся Ленюшка, посмотрел на часы – а уж почти полдень. «Ну, – подумал, – ничего себе отпуск начинается – полдня прошло, а я ничего еще не сделал, все сны какие-то чудные смотрю». Сунул ноги в тапочки, глядь – а на полу билетик лежит.

– Хорошо, хоть не мышь, – заметил Федор Коныч. – А то нам на даче Мурик с улицы мышей носит. Утром сунешь ногу в тапочек, а там… Но это он, конечно, из благодарности: хочет показать, что не даром рыбу ест.

И Федор Коныч ощупал в темноте свой пакет с мойвой.

Вахрамей тяжело вздохнул:

– Ну, ты, Шуроня, увлекся, я смотрю! Все про Ленюшку, да про Ленюшку. Трос крученый! А Серафима-то когда будет? Она ведь, между прочим, у разбойника осталась вместе с адмиралом. И я вам вот что скажу:

Разбойничек их даже запирать не стал. Развернулся – и обратно в крапиву. Серафима первым делом, конечно, в обморок: фары потухли, мотор заглох… Нельсон перепугался, стал по дверце колотить, а рука у него тяжелая, бронзовая. Хорошо, машина поливальная быстро в чувство пришла.

– Ох, – стонет, – не надо, адмирал, вмятина ведь останется…

– Сима, вы только не волнуйтесь, – говорит Нельсон, – может, он не очень свирепый. Вон его и не видно.

А Серафима ему:

– А мне так еще страшнее. Уж пусть бы накричал, как наш мэр. И за что мне только характер такой несуразный достался: раньше Ленюшка из-за меня страдал, а теперь вот и вам расплачиваться придется. Лучше спасайтесь, адмирал, пока не поздно. Вы, как памятник, нужны людям.

– Нет, Сима, я как адмирал вас на растерзание врагам бросить не могу. Буду, если что, защищать ваш хрупкий механизм.

Стали они ждать разбойничка Лазарева, а тот до утра так и не появился.

Про Лазарева этого в городе чего только не говорили. Будто его ни деньги, ни драгоценности не интересуют, одни лишь книги – надо же! И есть у него какое-то черное зеркало волшебное, в котором он всякую книгу видит. Если ему какая в том зеркале понравится – как угодно хитро спрячь, а он все равно найдет и заберет. (Так что когда у кого в городе книга пропадала бесследно, так и считали: Лазарев, мол, унес.) И будто на «дело» ходит он всегда с рюкзаком и в драных кедах: они ему удачу приносят. А еще некоторые утверждали, что разбойничек прежде работал в библиотеке, а потом уволился и с тех пор все библиотеки грабит. Причем, прежде чем книгу украсть, вынимает формуляр, пишет в нем: «Лазарев» и оставляет на видном месте. А когда милиция его грабительский почерк Мэру показывает, тот только руками разводит: «Йох-мох! В одном классе учились».

Все это пленники друг другу без конца пересказывали, и до того Серафима разнервничалась, что аж фары сами собой замигали. Мигают и мигают – никак не унять.

– Ох, изведет меня разбойничек, – причитает машина поливальная. – Чего затаился, какие ужасы замышляет? Уж выскочил бы поскорей из крапивы, а то развалюсь на запчасти, меня давно всю от страха трясет.