Нелл Уайт-Смит - Дом и алтарь

В сущности, имеет значение не точность и не убедительность, а время, одно только время, а всё остальное, острый момент принятия парадоксального решения, обжигающего своей смелостью и истинностью, – это результат часто одного только движения, одного только перелива светотени под стрельчатыми окнами, страха. Это всё – двинувшаяся от лёгкого толчка лавина. И вот она сошла вниз.

И вот он выходит за дверь, готовый пожертвовать собой ради меня, дверь поддаётся легко, так как Институт не может влиять на сознание собора, и тот строился изначально с допуском на самые суровые сакровые бури, это особенность всех сакральных строений, готовность к штормам.

Я внимательно слежу за тем, как прореагирует стая на моё подношение, на мою жертву им, на самое дорогое моё приобретение за всё это время, на воплощённые зло и добро в одном и том же лице, на моего самого главного и самоотверженного защитника, готового ради меня жить и ради меня убивать. Ничего более ценного я не могу им отдать.

Но стая стай отвергает мою жертву. Птицы не трогают его, не он призвал сюда и не его грехи они явились судить. Они не хотят чьей-то абстрактной крови, они хотят стереть из ткани мироздания мерзость, которую не в силах терпеть, это я. Их никто не удовлетворит кроме меня, но я ещё здесь и жива. Я буду сражаться дальше.

Вот, вот женщина, которая ни в чём не глупее меня. Она даже не моя жертва, она скорее моя напарница, настолько холодно её восприятие действительности, настолько мало отличаются её решения в до-личностном и осознанном мирах. Настолько ясно она хотела того же, чего и я и настолько безлично, профессионально ко мне относится.

Она сама, хотела сама сделать всё, что сделала со мной. И допустить ошибку она сама не могла позволить, а потому вся эта кровь на её руках, все эти смерти беспомощных пациентов при вивисекциях было легко допустить, следовало только дунуть, лишь дать ей понять, что стоит на кону, какая истина, какая вершина перед ней и какая цена ошибки. К моей операции, декларированной, как первая в мире эта женщина подошла уже опытным хирургом, прошедшим огромный путь и весь этот путь шел по крови невинных.

Прекрасный путь.

Она, конечно, не выйдет сама, ей плевать на меня, но эти жалкие души, преисполненные страхом, считающие все, как одна, что стая пришла за ними, что коллективный разум сотен и сотен птиц хочет именно крови и нужно просто правильно угадать жертву, эта идея лежит на поверхности, нужно просто прорисовать её четче в этом мире. Моём мире. Месте абсолютной манипуляции.

Но птицы не приняли и её. Тогда следующего. Им нужно отдать следующего! Я кидаю моих верных солдат вперёд, я внушаю им страх, животный ужас, всем трём, я доказываю им, что нужно всех, всех выкинуть.

Мои трое воинов, вперёд!

И они, эти похожие как штампованные статуэтки грехов садисты, накидываются на следующую жертву. Я не зря держала их подле себя всё это время, этими тупыми, ведомыми только жаждой чужой боли чудовищами легко управлять, показывая им новую мишень для агрессии, и они тянулись ко мне, как к горькой своей госпоже. Моя армия, мой щит.

Они безошибочно чувствовали рядом со мной мою новую, великую, тонкую жестокую сущность, заточенную только на то, чтобы выжить и хотели служить мне, сами того не подозревая и служили, служили верно и сейчас убивали каждого, кого я прикажу.

Моё тело уже давно встало, но я надёжно удерживала его на месте, подальше от любого возможного вреда. У меня достаточно рук, чтобы защищать себя. Если воронам нужно больше жертв, то… я подумала. А что, если им хочется именно крови? Не жертв, которых они могут порвать самостоятельно, а именно крови и ликры, бессмысленно вытекающей на пол?

Я улучаю момент и даю мастеру нейрохирургу знать, когда именно нужно махнуть тяжёлым подсвечником. Кровь. Да, я пожертвовала одним из своей армии, но сейчас не время мелочиться, и если вороны там хотят крови, то вот, вот для них кровь. Я приказываю им тащить бессознательное тело туда, к порогу и за порог. Пусть они выкинут, пусть они дадут им то, что они так хотят, я не отдам им себя.

Почему, почему стая не пускает назад тех, кто уже вышел, почему они считают порог преодолимым только в одну сторону для тех, кто был в соборе, если им всё равно? Они дали вернуться моему мужу, если бы он не представлял для них никакого значения, но он не может пересечь линию врат назад.

Это означает только одно: стая стай всё видит в комплексе, если нужна не только я, как чернильное пятно, но и все нити манипуляторских связей, что я протянула к другим, научив их повиноваться под всё меньшим и меньшим давлением с моей стороны, ей нужна вся сеть взаимодействия между мной и каждым, кого я поставила между собой и смертью.

Что же, тогда я отдам ей их всех. Может быть, она не раздирает их на части только по тому одному, что собирается уничтожить всех в одночасье, в один конкретный кровавый момент расплаты. Пусть так. Пусть она возьмёт всё, что у меня есть, пока я живу, я смогу всё начать сначала.

Вот мастер-нейрофизиолог. Слишком тупой, чтобы самостоятельно найти способ, как можно меня спасти. Одно из лучших моих приобретений – тщеславный и самолюбивый, ему хватало ума, чтобы глубоко страдать от отсутствия собственных идей, а также настолько хорошо скрывать эту внутреннюю пустоту, что он мог протолкнуть любую банальность и получить на неё грант.

Однако банальности бы меня не спасли. Мне нужна была идея, уникальная мысль, прорыв, и я получила её, когда однажды перед нашим домом появился вчерашний студент, принёсший в потёртой папке план моего спасения. Я сразу увидела его искренность, его глубину ума и продуманность каждого этапа исследования, но давать ему синий свет было нельзя, требовалось лучшее оборудование и механоид со связями, способный привлечь для моего лечения женщину с алмазными руками, только и ждавшую, чтобы постелить перед собой дорожку из чужой крови и явиться к моему операционному столу как спасительница и главный гость.

Идею украсть исследование я подала через мужа. Открыто никто даже ничего не говорил, и слабый, глупый врач считал, что это он уцепился за случайно обронённую фразу. Что он сам разыскал юношу, что он сам вступил с ним в лживую научную связь.

Это был его камень под кроватью, его самый страшный секрет, читаемый мною как раскрытая книга. Читаемый… нет, написанный полностью мной. Это кровь, это ложь, это основание для вечной дисквалификации в академиях наук и комиссиях по грантам. Это… план моего спасения. Меня не интересовало ничего за пределами истории о защите собственной жизни.