Нелл Уайт-Смит - Дом и алтарь

Я иссякаю. Тяжело дыша, я выбираюсь из-под кровати, оставляя за собой пустоту нагого пространства. Без прошлого, без воспоминаний, а значит, без страхов.

Буря ревёт. Буря заставляет трястись старый, кашляющий кран, изрыгающий жар и холод прямо внутрь моих костей.

Я прохожу в Гостиную и сажусь за стол. Пальцами, с разбитыми костяшками в кровь, ставшими железными, бесчувственными пальцами, я вскрываю грудную клетку поданного мне распростёртым на столе трупа. Я даже не знаю, какими усилиями мне даётся пробиться сквозь рёбра к сердцу, сжимающемуся за счёт собственной энергии дома, но я продираюсь. Я ломаю всё, что боялась сломать, прокладывая себе путь к познанному мной счастью – вечной, нерушимой связи между наказанием и преступлением.

Вот оно, моё сердце. Воет буря, да я уже к ней глуха. Я беру это сердце в руки, выдираю из мягких тканей и впиваюсь в него зубами. Кровь поднимается наружу, брызгает куда-то вбок, пачкает мне нос и щёки. Я застываю так, гляжу на себя со стороны и понимаю – я всегда выглядела именно так. Я взглядом заставляю кран умолкнуть.

И всё умолкает. Буря умирилась и иссякла за окном.

Давно наступил вечер.

Поднявшись на ватных ногах, я сообщаю по экстренному каналу связи, где я, кто я и что я совершила.

Я, проходя мимо сумки, выхожу на крыльцо и сажусь на него молча. Ужас, постоянно живший во мне и меня наполнявший, спал. Теперь я кажусь себе совершенно пустой внутри. Возможно, с течением времени место ужаса займут и иные, пока неизвестные мне чувства. Они никогда не будут светлыми, но сама мысль о том, чтобы испытывать что-то новое, пока незнакомое мне, заставляет со странным медлительным любованием относиться к этой зримой тишине внутри.

Дневная жара ушла, и от резкого похолодания перила и ступеньки стали влажными.

Я никогда не покину мой дом. Здесь тихо. И пахнет росой.

После того как Хаос оставил их, в ушах всё ещё звучал его вой. Конструктор попробовал встать, у него получилось не сразу. Очень скоро стало понятно, что правая нога в голеностопном суставе срослась неправильно, а левая вовсе оставалась неподвижной. Он сел, взял камень и принялся исправлять. Над головой массивно колыхалась жирная, тёмная масса дойдо – первородного вещества, отобранного только что у Хаоса и подвешенного на небосклоне так, чтобы оно не соприкасалось с миром до тех пор, пока Часовщик не разделается с ним полностью. К сожалению, Конструктор не мог сделать так, чтобы дойдо не закрывало солнце. Когда оно это делало, наступала ночь.

Демон оглянулся. Машина находилась рядом, но с такими повреждениями ему пришлось бы долго ползти, и до ночи он мог бы не вернуться, а оставаться в темноте вне Машины – жуткая участь. Ещё непонятно было, насколько Машина пострадала во время Шага вперёд, может быть, у неё повредились внутренние механизмы, и не удастся развести огонь, тогда они все останутся без тепла до наступления дня.

Вернувшись взглядом к повреждённой ноге, демон принялся колотить камнем по ступне, ломая сустав. Когда ему удалось сделать это, он придержал руками кости, чтобы те срослись лучше. Ему повезло только отчасти: подвижность вернулась не полностью, но он всё же встал. И начал продвигаться к Машине. Темнело стремительно.

Дойдо закрывало солнце очень быстро, и ветер закономерно крепчал. В ветре в эти моменты всегда появлялось нечто, что заставляло мир, весь мир, даже кожу Конструктора белеть. Почти мгновенно выветривалось любое тепло, и Конструктор выученно боялся этого. Подтягивая висящую плетью, раздробленную, пережёванную Хаосом ногу, заживлённую реактивной регенерацией неправильно и так и оставшуюся совершенно безнадёжной для быстрой починки, он спешил к Машине изо всех сил, но до ночи так и не добрался – солнце померкло совсем.

Конструктор пригляделся: Ювелир только сейчас появился в поле его зрения. Он двигался к Машине со стороны края мира, кажется, на обеих ногах, но также не успевал. Конструктор опытным взглядом определил, что ничем не успеет ему помочь.

Свет почти померк, когда Конструктор заметил на фоне Машины Часовщика. Тот пытался поднять Всадника Хаоса на руки, чтобы занести внутрь, но ничего не выходило: Всаднику начисто снесло кожу и мясо с рёбер Внутренности вывалились, лица больше не было. Всадника просто нельзя было взять достаточно аккуратно, для того чтобы перенести одним куском, а свет померк.

Добравшись до Машины, Конструктор зарычал, заставляя Часовщика пройти внутрь. Тот отказывался и огрызался, но ветер всё крепчал и стал настолько холодным и таким резким, что мысль о том, чтобы провести вне Машины ещё одну лишнюю секунду, заставила Конструктора вгрызться Часовщику в шею и, когда тот осел, волоком втащить внутрь.

Конструктор смог разжечь огонь. Вкопанный в землю запас газа подал горючую смесь на сопла, и очаг занялся, но прогреть помещение изнутри казалось уже невозможным: они слишком поздно начали. Тело Часовщика затряслось в регенеративном шоке, он стал захлёбываться кровавой пеной и рвотой. Опять ошибки. Конструктор закинул его наверх, туда, в тёплый короб из прогреваемой внизу каменной кладки, которая служила одной лежанкой на всех. Там они пережидали ночь. Сам он лёг рядом.

Ветер неистово выл за пределами Машины. Несколько минут Конструктор слушал эти звуки, думая, как починить более здоровую ногу, которая позволяла ему двигаться. Если опять раздробить кость камнем, срастётся ли она на этот раз правильно? Что, если ошибка, допущенная регенерацией на одной ноге, окажется заразной и повлияет на другую ногу, совсем сломанную, которую нужно чинить с самого начала, всю?

Огонь горел, но Машина не прогревалась. Конструктор решил не терять времени. Он слез с лежанки, утроившись у огня, и достал лом, чтобы заняться починкой. Танцующие рыжие блики давали до противного мало света, искажали мир, и демон никак не мог приноровиться к тому, чтобы при таком тусклом освещении работать.

Очередной порыв ветра, с новой жестокой силой ударивший Машину в бок, напомнил демону о том, что времени ускользающе мало и он не может себе позволить просто пережидать ночь. Конструктор взял лом удобно. Занёс его над сломанной ступнёй, но затем замер, потому что понял, что коленный сустав, превратившийся в несуразную массу плоти на одной ноге, на второй, в меру здоровой, работает так, как и должен. А значит, может служить образцом для починки. Он начал разрывать ногтями плоть и уже совсем было углубился в изучение работы ноги, когда понял, что, кроме свиста бури за стенами, слышит что-то ещё.