Рома Джин Эйр - Между солнцем и луной. Что всего дороже

Но мы срём. Срём на всё, что видим.

И если ты не срёшь – ты слаб, и в этом обществе твоё мнение неинтересно. И это – истинная мировая проблема. Но это проблема ни президентов, ни телевидения, ни моя и, тем более, не твоя – это проблема нашего поколения.

«Сри или тебя засрут», всё просто.

Но пока я здесь, а сердце моё наполнено любовью, я буду нести свой крест, освобождая каждого, кого я встречу на пути. Потому что каждый из них ведет свою внутреннюю борьбу, о которой ты ничего не знаешь. Поэтому добрым быть нужно исключительно всегда.

Будь добр, будь добрым.

Моя история начнется здесь, потому что я так хочу. Малоизвестный бар на окраине Осло, нетрезвые сонные юноши и молодые мужчины вокруг. Улыбчивый бармен. Небольшой ассортимент выпивки, зато курить можно прямо за своим липким круглым столиком, едва ли умещающий бутылку виски, рокс с льдинками (всё, что случится этим вечером должно случиться быстрее, чем он растает), портсигар и твои острые изувеченные локти. Завтра ты будешь пытаться отстирать свой чёрный кардиган-мантию от земли, на которой ты будешь сидя курить, поджав ноги, от пролитой текилы, брызг лимонного сока, сигаретного дыма, пропитавшего всё и вся, без остатка. Но пока что, этот вечер только начинается, помогая тебе писать свою историю

Подожди.

Почему ты размышляешь о себе в мужском роде?

Ведь ты же девушка.

И тебе двадцать два.

Ты же ведь не по мальчикам, правда?

Вместо молитвы ты можешь рассказывать об этом Иисусу внутри себя.

– Ох, чёрт!

Никогда бы не подумала, что этот милейший кареглазый паренек способен ругаться, случайно пролив малую часть содержимого своего стакана на незнакомку. Пара арабских ругательств всё-таки вырвалась из меня, рассекая густой воздух бара.

Но в моей новой истории никто не услышит от меня слов, которые когда-то летели бомбами в мою сторону и взрывались внутри черепной коробки. Знаете, я до сих пор чувствую осколки этих снарядов. Во время приступов первым делом мне хочется вытащить их из моей головы.

Я поспешила извиниться.

– Прости, это я не заметила, прости-прости, – салфеткой пытаюсь оттереть с кардигана уже безвозвратно впитавшийся коктейль. Но, краем глаза замечаю, что это шатеновое чудо смотрит на меня своими невозможными миндальными глазищами, пытаясь что-то сказать.

– Ты… Ты назвала меня божевольным разиней? – неловко улыбается. Моя рука замирает, попутно сжимая черную влажную ткань. – Если честно, я даже не собирался пить эту дрянь, так что я отчасти должен быть тебе благодарен.

– За что? – вся эта ситуация абсолютно не укладывается в этом времени, месте, баре.

– За то, что не дала минутному помешательству разрушить мою веру.

Шумно делаю вдох.

– Здесь душно. Мне надо покурить на улице. Постоишь со мной?

Чудо улыбается и идет к выходу, и в данный момент для меня он кажется ледоколом, который помогает моему крохотному судну достичь спасительного берега, потому что это море слишком щелочное.

Летняя ночь на удивление свежа и прохладна, от чего дым не царапает моё иссушенное горло, но заполняет легкие ночным Осло и этим чертовски милым чудом с миндальными глазами. Он же первым и нарушает тишину.

– Спасибо.

Вместо вопроса, поворачиваю в его сторону голову, слегка её наклоняю и поднимаю правую бровь.

– За то, что не спрашиваешь, что мусульманин делает в этом Богом забытом месте.

– Это мужской бар. Называй вещи своими именами.

Он переводит взгляд с моего лица на тлеющий огонек сигареты, затем принимается изучать землю под своими ногами.

– Так проще.

– Возможно, да, – он соглашается.

Его дыхание шумное, медленное, глубокое. В голове генерируются сотни мыслей, пока джек-пот не вваливается в мою неясную голову в виде однозначно верного решения.

– Я сегодня тоже не буду пить, – чудо резко поднимает на меня голову, и прежде чем он начинает говорить, я успеваю добавить. – Прости, я бы конечно могла сказать, что и курить не буду тоже, но это, вероятно, ложь, поэтому я считаю целесообразным изначально обговорить все условия сегодняшнего паллиатива.

С очаровательной улыбкой, видимо, подбирая нужные слова, пытаясь разобрать неоднозначно трезвую случайную знакомую, чудо говорит:

– Сегодняшнего паллиатива? И в чём же его суть?

От его улыбки Солнце начинает безудержно расширяться, превращаясь в красного гиганта, а затем в сверхновую. От меня же остается только коричневый карлик.

Тушу сигарету подошвой, буквально вминая его в землю под ногами, пытаясь не пустить в это место корни.

– Мы сделаем эту ночь легендарной.

Да, черт возьми, мы сделаем эту гребаную ночь легендарной!

Томно разворачиваюсь и иду назад в бар. Голова трезвеет, а на смену градусу приходят тысячи разноцветных идей, окрашивая мысли во все цвета радуги – все, кроме синего.

– Эй, миндальное чудо, поторапливайся.

Миндальное чудо ускоряет шаг, не проронив ни слова.

Тем, кто знает меня достаточно хорошо, это ни на йоту не показалось бы странным. Точнее, это не показалось бы странным вообще, ни разу, ни капли, ни в одном месте не странно. Это АБСОЛЮТНО не странно.

Идея перевернуть с ног на голову идеологию этого места, идея перевернуть все возможные и мыслимые представления о таких понятиях как отдых, вечеринка, развлечение, веселье – если эта идея родилась в моей голове прямиком на третьей ступени, когда я возвращалась с миндальным чудом в бар, то так тому и быть.

Потому что это ночь должна быть будет легендарной. Легендарной за пределами понимания человеческого разума.

Именно поэтому она началась с моих выкриков всем присутствующим о том, что сегодня будет нечто дикое и незабываемое, что это будет просто «отвал башки», что всё, что вы знали о вечеринках раньше, будет обнулено, что мы перевернем все возможные и мыслимые представления о таких понятиях, как отдых, вечеринка, развлечение, веселье, танцы.

Танцы. О, да, танцы.

Больше всего, пожалуй, досталось беспечному бармену, когда я, собрав всю мощь своего полутораметрового тела, перелезла к нему за стойку и выхватила пару стаканов прямо у него из рук.

– Я абсолютно не понимаю, что здесь происходит, но… ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ, не разнеси тут всё! Эта бутылка стоит пару тысяч!

– Прости… Эмм, как тебя зовут?

– Асманд, меня зовут Асманд, – он нервно выхватил бренди из моих рук.

– Асманд, это же базовый флейринг, не кричи так, пожалуйста, будь котиком, – мягко забираю свой акробатический инвентарь обратно, пытаясь заливисто не засмеяться, осознавая масштабы творимого мною театра абсурда.

Испуг медленно покидает глаза Асманда, уступая место попыткам хоть как-то взять ситуацию под контроль.