Рома Джин Эйр - Между солнцем и луной. Что всего дороже

– Он очень красивый, да

Молча киваю.

Перевожу прожигающий взгляд на потолок и пытаюсь сформулировать всё, что чувствую, в одном предложении.

– Я очень бы хотела себе такого друга как он. Наверное, даже лучшего друга.

Ариана в очередной раз протяжно вздыхает, прекрасно зная, что её безумная соседка неисправима.

– Знаешь, Рин, в последний раз у меня был лучший друг, именно, ну, парень, лет в семнадцать, – не зная к чему и зачем, продолжаю. – А потом оказалось, он тоже психически болен. И он бросил меня.

– А… ты… – пытается что-то вопросительно пролепетать Ариана, но знает, она же прекрасно знает, как тяжело мне даются подобные темы.

Сажусь в своей люльке, опираясь на ладони, широко расставленные за спиной, отрываю взгляд от потолка и перевожу его на мою янтарную девочку.

– А мне после этого поставили ещё один диагноз.

У Рины, у моей донельзя сентиментальной Рины, начинает трястись нижняя губа, потому что она пытается сдержать ненужные здесь слёзы. Как-то раз она плакала даже на мультфильме «Турбо», когда бедной улитке причиняли минимальный вред.

Но эти слёзы ни с чем не спутаешь. Их она держала изо всех сил в первый день нашего знакомства, боясь услышать очередные оскорбления в свой адрес и обвинения в уродстве, боясь увидеть в моих разного цвета глазах что угодно из перечисленного: осуждение, неприязнь, отвращение.

Потому что если ты двадцатипятилетний трансвестит, посылающий гендерные стереотипы и устои, то ты не понаслышке знаешь, что такое боль и одиночество.

До двадцати одного года его звали Эрик Тео Хансон.

– Бьёрк, вставай, завтрак на столе. И еще ты должна помочь мне подобрать юбку, – запомните, зачастую разведение соплей и произношение громких речей о вашей сраной любви не перевешивает обычный поцелуй в лоб и просьбу с чем-то помочь, потому что только так человек ощущает себя нужным, и, наверное, живым.

– Не забудь выпить таблетки.

– Спасибо, янтарная девочка Рина, – босыми ногами уже шлёпаю на кухню, где мои лекарства аккуратно уложены рядом с тарелкой овсяной каши, успевшей немного подстыть. Мне надо всё это съесть хотя бы потому, что Ариане нужна моя помощь, а для этого мне нужны силы, поэтому я съем это всё, Ариана, я съем почти всё, съем столько, сколько смогу.

– Приятного аппетита, Инге, – приглушенно слышится из комнаты.

Каждая из нас знает, что мы разъедемся, как только заработаем побольше денег, позволяя себе квартиру подороже, проживая в ней одиночку. И мы будем лишь изредка пересекаться на творческих тематических вечеринках, вливая в себя текилу «за встречу», иногда созваниваться, потому что мы будем теми самыми «старыми добрыми друзьями», назначать друг другу встречи в кафе или в уютной кофейне, делясь всем самым сокровенным, что накопилось за прошедшую неделю. Она будет заливать в сториз бумеранги с моими руками, держащих кружку орехового рафа, будет показывать мне фотографии её нового бойфренда, я же буду рассказывать о том, как мы выступили на прошлой неделе или какое видео мы записали на этот раз.

Выкурив на прощание пару-тройку сигарет, мы разойдемся каждая по своим съемным квартирам, потому что это называется дружба.

А пока что, следуя моей очередной дикой прихоти, перед тем как уйти на весь вечер и возможную ночь, Ариана перекрашивает мои волосы из медного в красный.

– Это не красный, это кармин, – выжимая из тюбика крем-проявитель, поправляет она.

Потому что только подобный процесс способен выкинуть из моей дурной головы хоть малейшие намеки на мысли о прошедшей легендарной ночи и милом миндальном мальчике, рядом с которым так хочется дышать, но вместе с каждым новым мазком карминовой краски по моим волосам, я отрезвляю себя мыслями о том, что травить это чудо своим существованием я не имею никакого права.

От мысли, что Михоэль никогда не будет моим другом, мне хочется открыть окно и скинуться с четвертого этажа.

Август ударяет в голову обухом.

Приписываю шум и звон в ушах к последствиям августовского выброса, но никак не к приближающемуся приступу.

Я знаю, что Ариана мне не поможет, равно как и никто другой, от чего голубые глаза моего Иисуса наливаются кровью и готовы закрыться в любой момент – закрыться, чтобы никогда больше не быть открытыми.

Вчера полночи мне казалось, что капли для глаз, верой и правдой снимающие резкую боль и заплывшие красные пятна с белёсых яблок от извечной моей бессонницы, были ядом.

Ядом, который выльется из флакона, стоит мне только отвести от него взгляд, и заберется мне под веки, сам, потому что жидкости на удивление подвижны, если ты психически болен.

Август скручивает мои извилины в петлю для повешения.

«Я в шапке, потому что так август не может царапать мой мозг»

«Я знаю, что на улице +23»

«Я знаю еще, что это его план, потому что в августе должно холодать»

«Должно холодать, потому что так сказал он»

«Самый замечательный месяц – февраль»

«Бинты на левой ладони мешают мне спать»

«Когда я бодрствую, Иисус спит, поэтому я не смею спать »

В этот раз всё прошло не так уж и плохо.

Ариана почти не плакала.

Потому что единственное, что я делала всё это время – проделывала дыру в своей ладони, так как без дыр распятие невозможно, а крест у меня всегда с собой.

А потом я спала.

Спала очень много, в тайне надеясь, что я так и умру от передозировки сна. Жара пригвоздила меня к моему креслу, а в ушах стояла ненатуральная гробовая тишина, от которой хотелось просверлить себе внутреннее ухо.

Но на это так катастрофически не хватало сил.

А позавчера я, наверное, это бы сделала, но сегодня, и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, я не смогу найти в себе сил даже на то, чтобы жить.

Но всё же, в одном я была как всегда права: после стольких дней беспросветного пепелища, начало постепенно холодать.

Помню, когда первый раз за невыносимо большое количество времени раскаленное солнце скрылось за свинцовыми тучами, и пошел дождь, я стояла на балконе в одной спущенной на левом плече футболке, курила, простирая руки к небу, попутно вдыхая озон, оставленный молниями, разрезающими выгоревший Осло, и готова была заплакать.

Потому что вместе с этой грозой пришла освобождающая ремиссия.

И на ближайшие пару месяцев (пожалуйста, я очень на это надеюсь) я могу, как обычно, пытаться забыть о своих болезнях и жизнь нормально как все.

Но я никогда не плачу и никогда не смеюсь.

Ливень двое суток топил улицы Осло после той долгожданной грозы, пока не очистил город от мерзкой летней духоты и пыли. Дышать тогда стало как никогда легко и спокойно.