Игорь Михайлов - Вторник, №12 (31), сентябрь 2021

32

Воля моя новая! Всем телом
ощущаю! Ем, пью волю вдоволь!

33

Развалив телеса на новом ложе,
привыкаю к свободе – мне двойная
воля вольная: по бумагам вышла
и отсыпана золотом хозяйским —
тем, которому я теперь хозяин.

* * *

Всё моё в вашем Риме, потрудились
Ромул с Ремом, Горации и эти…
Куриации – всё затем, чтоб умный
и богатый счастливец, новый Луций,
жил, во благо себе употребляя.

* * *

Ем мурену. Я, ей не ставший кормом,
понимаю теперь… Вкусна, зараза!

34

Этим разносолом да разновидом
вкус утешу, глаз – всё ушло из сердца
горе моё, есть челюстям работа
до самой смерти.

Мир ещё хорош, Рим достоин жизни,
если есть еда, хоть простая полба,
ну а тут такой стол, что славен Город,
ломится Вечный!
35

Мы начинаем пир горой,
и, сколько Город стоил весь
при Ромуле (расчёт простой),
на столько денег надо съесть.

* * *

Чтобы весь Рим достался нам,
жую, угрюмый патриот,
и нет износу челюстям,
и нет других каких забот.

* * *

Лукавый раб исподтишка
хватает, тащит, бледный рот
растягивает для куска —
и голод новой пищи ждёт.

* * *

Зверь-варвар с дальних рубежей —
о, горе нам! – себе гребет
еству; несытый пищей всей,
весь Рим с землёй его сметёт.

* * *

Вот так мы уничтожим мир,
а он пощады и не ждёт.
Рим канет в вечный, жадный вир,
в жерло развёрстое стечёт!

36

Истинный если философ, терпи, изучай наслажденье,
время теряй на пирах, гробь здоровье обжорством и пьянством,
похотью плоть изнуряй. В нужный час лёгкий так, как предсмертный,
мудрость придёт настоящая – не как у стоиков всяких…

37

Ну, встречай меня, мать, мать страстей трепетных!
Как Эней был ведом волей Кипридиной,
так и я, столько лет мучимый похотью,
не растратил свой пыл, денег припас тебе…

Я успел, будто сквозь царствие мёртвое,
я успел, пострашней плыл расстояния,
чем от смерти, войны, гнева всевышнего, —
я успел к тебе, мать Рима священная.

38

А те, ктó здесь были, кто мне дарили
наслажденья страсти, – кто где пропали:
кого увезли умирать в деревню,
а кто здесь успел, под привычным небом;
кто нашёл мужей, кто потомством многим
подстелили для старости соломку.

Не найти-сыскать никого; так время
разное текло: тут быстрее, в центре
жизни всякой, я же, вдали сидевший,
сединой чуть тронут, в холодном мире
неизменным строй нежных чувств оставил…

Я гуляю мимо домов знакомых —
не скрипят двери.

39

Играя чувством – сильными чувствами,
ведя дела со всеми любовные,
как не устало твоё сердце?
Мерила время людьми своими,

а я чем мерил? Ветрами во море,
движеньем звёзд, опасных погодою, —
Гиады или Диоскуры, —
ливни хлестали, одну терпели

природу мы: я утром, ты вечером,
кто в иды, кто в календы; при консулах
одних, других мы изнурялись
той же причиной – сгорали, мокли.

* * *

Теперь, когда мы все расстояния
свели с тобою к близости, вовремя
случится то, что уравняет
нас и бессмертных, тебя со мною…

40

В жарком искусстве твоём неудачливый, робкий участник,
я проливал свои слёзы, я помнил любовные клятвы
дольше, чем их говорила…

* * *

Много нас, кто увивался, кто состязался, ревнуя,
много нас было, скучавших, следивших движение ставней —
ждавших заветного зова, – много нас было – остался
только один я. Танатос Эросу так услужает!

41

Я выиграл игру. Никто к тебе
не ходит больше. А не только время
мне помогло – политика такая,
что как метлой мела… Как будто цезарь
знал, чем помочь мне…
Лучшие твои
любовники и первые среди
сограждан – одинаковых имён
два славных списка…

* * *

Я выиграл игру. Моя любовь
пережила всех, даже цезарь тот
возьми да и умри зимой – удар
своею кровью… Мы вот только живы…

* * *

И дверь твоя открыта. Ждёшь меня?
– Да хоть кого…

42

А эти игры сохранили пыл
и новизну. Ты как ни философствуй,
ни мучь дух контроверзами какими,
а смерть нам интересна – новый храм,
воздвигнутый ей Флавиями, полон.
Мы ждём великих зрелищ.
Перед смертью
мы не равны сегодня!

43

Полон новый стадион,
смотрят люди славных игр
ход священный – напоен
свежей, пенной кровью Тибр.

* * *

И пока идут бои —
мирны в Риме, долги дни.
И пока богов они
поят кровью – целы мы.

44

И новый бог приходит в Рим. Уж сколько
мы выдержали их в недобрый час,
богов, божков, но этот землю гнёт
движением своим.
Неужто мы,
поэты и философы, признаём
власть чуждую?
Пройдут года, и снова
мы под высоким, чистым римским небом,
мы под безбожным небом сядем пить.

45

Когда свобода ровно поделена,
равны перед богами, законами
мы и рабы, мужи и жены —
жить в этом ужасе не согласен,

поскольку все тогда вида рабского,
поскольку все тогда полу женского —
наказаны сполна богами
за их законами небреженье.

46

Ах, Стоя моя, Стоя расписная,
последнее прибежище людей,
в ком совесть не мертва, не весь ещё
извёлся стыд на мелочи…

47

Я, как глупый философ, отвлекаюсь
от событий арены, я теряю
время попусту, вместо чтоб катарсис —
праздные мысли.
48

Друг мой, я тоже мечом сосновым,
лёгким мечом награждён; убийство
не в моде нынче, и я в потешном
бою махаю смешною палкой.

И все вокруг, доспехи старинные
сменив на яркость хламид, издранность,
играя, носимся тут по сцене,
стучат котурны, и маски набок.

И что они играют! Я в ужасе
припоминаю порядок действий,
слова какие, кому, размером
то героическим, то любовным
писались, – было же тут искусство!
Было, старинное, высшей марки.