Валерий Серяков - Я тебя никому не отдам. Рассказы о Родине, вере, надежде и любви

К счастью или несчастью, я слишком теоретически представлял процесс. Как увижу зайца, подниму ружье, взведу курки, прицелюсь… Заяц, пока я предавался размышлениям, пронесся мимо меня со скоростью молнии. Я не успел даже приклад к щеке поднести. Володя ничуть не расстроился. Сказал только, подойдя:

– Ну ты даешь! Почему не стрелял? Он же на сковороде уже был практически!

– Да я пока ружье вскинул – он уже к Башмакову подбегал…

– Надо было нам ролями поменяться. Ну, будем считать, повезло косому!

По дороге домой Володя сказал:

– Валер, вон видишь: волк идет!

Далеко в поле упруго двигалась маленькая фигурка. Мне показалось, что это собака, овчарка. Володя развеял сомнения:

– Волк. Видишь, какая голова у него непропорционально огромная? Вот его следы, это он недавно прошел. Собака оставляет два ряда следов, а у волка следы идут в струнку, как будто он на одной ноге проскакал. И посмотри, какие ступни крупные – ни у одной собаки нет таких.

– Мы, что, на волка охотиться будем?

Друг засмеялся:

– Да нет, конечно. Волка нельзя вот так просто подойти и застрелить. Он не подпустит к себе никак. Это на несколько дней надо уходить, нескольким людям. Окружать его, флажки ставить… Долгая история.

– А почему волк не может перемахнуть через веревку с красными флажками?

– Да может, еще как. Цвет вообще ни при чем: волк дальтоник. Он просто осторожен, его запах человека отпугивает. Но взрослый матерый хищник спокойно перешагивает через веревку и уходит.

– А на него с собакой охотятся? С волкодавами? Вообще есть собака, которая с волком может справиться?

– Валер, волкодавы – это название собак, которые могут стаей на серого напасть. Но в поединке взрослый волк любую, хоть самой страшной бойцовской породы, растерзает в мгновение ока…

– Ты так уважительно о волке говоришь.

– Его нельзя не уважать. Это очень гордый, благородный, независимый зверь. Не случайно поговорка есть: и лев, и тигр сильнее волка, но в цирке волк не выступает.

***

В общем, не получилось из меня охотника – ну и не надо. Когда я ушел в областную газету, дороги наши с Володей немного разошлись. Но виделись нередко, встречались всегда с радостью. В девяностых с работой в нашем городке было совсем плохо. Володя занялся сварочным делом. Подвел к мастерской три фазы, открыл ИП. Они с сыном варили оградки, котлы на бани. Время от времени друг выручал меня с подработкой. Звонил:

– Валер, как у тебя с денежками? Тут мне в Петровку надо ехать, двери на магазин варить. Подработать нет желания?

– Еще бы не было! Завтра с утра? Договорились!

Иногда работа находилась и без выезда: что-нибудь варили у него в мастерской. Вкалывали допоздна, стараясь не откладывать неоконченное дело на другой день. Потом пили чай у Володи дома с какими-нибудь печеньками, разговаривали. Как-то вдруг я спохватился, спросил:

– А ты на охоту ходишь? Раньше ты все про нее рассказывал, а сейчас вообще на эту тему не говоришь.

Он сказал:

– Завязал я с этим. Насовсем. Знаешь, такая история произошла. Пошел как-то с собачкой на охоту. Дошли до стожков. Я у дорожки за осинки с ружьем встал, Диана вперед убежала. Спугнула вскоре беляка, и тот помчался на меня. Я выстрелил, косой кувыркнулся, вскочил сгоряча – снова рухнул. На охоте случается у самого меткого стрелка, что он не убьет зверя наповал, а только ранит. Животное после этого все равно долго не проживет, будет только мучиться. Поэтому охотник хочет, не хочет – а подранка должен настигнуть, найти и добить. Иду я к раненому зверьку. Обычно заяц кричит от боли диким таким пронзительным голосом. А этот смотрит на меня в упор испуганно, из глаз его текут слезы, и он всхлипывает так беспомощно, словно ребенок обиженный.

Смотрит он на меня в упор испуганно и всхлипывает, словно ребенок обиженный

Меня, как молния, пронзила жалость, лицо закрыл ладонями от стыда. Думаю: «Ну зачем я это делаю? Поесть, что ли, в доме нечего? Ну, лиса на зайца охотится – это ее пища. Или в Сибири, на Севере где-то люди охотой живут. А меня что за нужда заставляет убивать невинное существо? Разве это по-божески?» Тысячу раз видел, как зверь погибает, никаких эмоций не испытывал, и только сейчас внезапно дошло, что ему так же больно, как человеку, и он так же хочет жить.

Пришел я домой, запер ружье в сейф. И потерял с тех пор всякий интерес к охоте…

Когда мы жили с ней по соседству, в одном подъезде, только на разных этажах, моя Катюшка называла ее бабушкой, поэтому и я в этом рассказе буду ее называть так.

Она живет одна в крохотной однокомнатной квартирке под крышей многоэтажки. Давно, наверное, целую вечность. Дочка ее живет очень далеко, приезжает редко. Кроме старшего сына да внучат, у бабушки почти не бывает гостей. А сама она слишком много встречала за свою жизнь зим и весен, слишком много работала, когда была молодой, чтобы теперь шустренько бегать по соседям, сплетничать, распивая чаи. Она ходит тихо и тяжело, опираясь на палочку, и с каждым днем ей все труднее подниматься по лестнице.

Когда я жил с родителями, иногда бывал в ее комнатушке, небольшой и скромно обставленной, всегда опрятной и уютной. Она, случалось, тоже заглядывала к нам в гости – невысокая, много пожившая женщина с тяжелыми трудовыми руками. Помню, как она аккуратно стучалась, и, уже войдя в распахнутую ей дверь, спрашивала: «Можно?» Шарила плохо видящими глазами по комнате в поисках несуществующих икон и, не найдя, долго крестилась на красный угол: «Господи, помилуй… Господи, помилуй…»

Бабушка так и не стала городской, в ее по-детски широко распахнутых глазах навсегда сохранились безропотная покорность и вековая крестьянская печаль. Она одевается не так, как бойкие местные старушки. Платок по-деревенски повязывает. И трогательно чужеродна ее одинокая фигурка на фоне многоэтажных кирпичных коробок, когда она идет в магазин, стуча палочкой по асфальту…

– —

Она родилась в глухой деревне со странным названием Граждановка. Не ищите на карте кружок, обозначающий этот маленький населенный пункт: его смыло дождями, развеяло ветром и замело тысячелетним российским снегом. Только в памяти ее односельчан, разбросанных по земле, как осенние листья ветром, живет еще маленькая деревушка, но людей с Граждановки все меньше и меньше…

Неподалеку от села был лес, светлый и редкий, какими бывают леса в наших местах. Маленькой девчонке он казался, наверное, густым и дремучим. В годы войны тут скрывались дезертиры, которых боялись, как огня, местные жители.

Мы и представить себе не можем, что такое лес для того, кто родился в деревне. Тут и дрова, и кладовая, и аптека. Бабушка знает сотни трав, знает, на что какая травка пригодна. Какие растения и какие их части помогают при какой болезни, какие собирают ранней весной, какие – в пору цветения, когда корень слабеет, и средство из него не может принести вреда. Есть такие корешки, которые можно копать только, да и то, смотря какая луна. Бабушка знает, где что растет, знает, что и как заготавливать: ферментировать, сушить, заваривать, настаивать. Как принимать природные препараты. Этого не вычитать ни в медицинских справочниках, ни в обильно издаваемой современной макулатуре псевдонародных целителей, большей частью просто опасной для углубляющихся. Передать ей свои знания некому, никого это не интересует. Вот уйдет она в свой срок и все с собой возьмет. Даже те, кто увлекаются народной медициной, не лечатся бесплатными бабушкиными травками, а покупают в аптеке те же самые, если о них по телевизору говорят, в «ЗОЖ» пишут. Бабушку учила ее бабушка, а ту – ее бабушка. Но к ней никто не придет за советом, а когда она просит соседей, у которых есть транспорт, съездить за травкой, от нее отмахиваются: некогда!