Анна Голицына - Явления ночи пред ваши очи. Сборник фельетонов

А вот похожий на драного и злого кота Анехамов издали заприметил своего давнишнего однокашника Аморалова. Подошёл, подволакивая ногу – раны с фронта – с обычной сардонической улыбкой, поприветствовал этим своим – салют!

– Вы кто? – неприязненно изумился хозяин бала.

– За партой вместе сидели, Петюня! Но ты себе не льсти. У меня шевелюра в мои сорок пять, хоть и седая, а есть. А у тебя уже нет. – И рассмеялся прибывший будто как-то про себя, беззвучно, а глаза так и остались холодными.

– Ах… Ванька… Но уже, полагаю, Иван… эээ…

– Неважно! Мне это не надо! Зачем тебе моё отчество? Когда я тебя посажу за растрату бюджета, тебя это будет волновать меньше всего.

Очки Петра Петровича вспотели. Почему-то вспомнилось, как косил от армии. Где-то в глубине сознания пронёсся образ Ваньки, молодого, весёлого, в армейской пилотке, с папироской в зубах.

– Да ты не боись. Это я шучу так. Работа такая. Пойдём, выпьем за встречу. У тебя же тут в кабинетике явно припасено…

Пётр Петрович опасливо оглянулся по сторонам. Как бы кто не заметил. Но как тут не выпьешь… похоже это как бишь его звали-то… Ваня, Ваня, ах память, память, теперь поди в прокуратуре служит. А ведь деньги были и на масло, и на кофе и на конфеты. Просто как обычно договорился с подрядчиком, нет, ну нельзя же так, чтобы всё только для народа, нужно и так чтобы для себя, ведь если для себя, для доброго своего здоровьеца, то значит и для Родины. Родине он нужен здоровый, чтобы и дальше сочинять стихи.

– Ваня, тут вообще-то люди собрались… мы же не одни, ты не видишь?

– Что ты заладил люди. Люди-люди – хрен на блюде. Мы с тобой вон сколько не виделись. Ты вон погляжу теперь большой начальник. Ну а я тоже так ничего. Оперуполномоченный по особо важным делам! Полковник я, Петя, полковник с кладбища мёртвых полковников… Знаешь скольких я посадил, дорогой ты мой, и за дело. Так что пошли. Был бы ты при погонах, мог бы меня бояться. Хотя правильно делаешь, что боишься, это лишним не будет. А то вдруг я буду по литераторам работать, а тут ты – готовенький. – И тут Анехамов подмигнул, отчего у Петра Петровича заныло сердце, оттуда боль перекинулась в желудок и сползла в кишечник. Лучше налить, понял председатель литературного общества.

И он налил однокласснику у себя в кабинете за роскошным дубовым столом хороший французский коньяк, купленный в Париже на слёте русского зарубежья. И намазал французский багет чёрной икрой. Подумал и достал балык. И плитку горького шоколада.

– А… как ты вообще сюда попал? – задал он вопрос, который стоило задать наглому оперу с самого начала.

– Как-как… Талантлив я, видишь ли. Думаю, надо чем-то на пенсии заняться. Вот может, начать детективы писать, ты как считаешь? Надо же мне будет как-то хорошо жить. Возглавлю какую-нибудь компанию, и развлечения ради буду ещё называться писателем криминального жанра. И иду я вот мимо этой богадельни и гля… знакомая фамилия нашего круглого отличника, баловавшегося порнушкой в школьные годы. Те твои стишки мне, кстати, очень нравились. Зарыл ты талант в землю Петюня в угоду конъюнктуре! Так вот иду и вижу твою фамилию. Дай, думаю, зайду, обниму одноклассника. Выпью за встречу. А он мне скажет как стать писателем. По-настоящему, а не как всему этому твоему сброду, который знает, что ты врёшь, но заглядывает тебе в рот. – Анехамов выдохнул и опрокинул рюмку дорогого коньяку в пасть, будто стакан водки влил. Закусил и воззрился на дрожащего председателя затянутыми хмельной поволокой глазами.

Председатель внезапно ощутил знакомый ток в крови. То был ели уловимый запах обогащения, который будто бы исходил от пьянеющего на глазах оперативника, с нагловатым видом развалившимся у него в кресле как у себя в кабинете. Будто прочитав его мысли, он с готовностью отметил, что не прочь занять такой вполне пригодный кабинетик. Пётр Петрович опять сник, пытаясь понять обманул его нюх или всё же нет. Но воображение уже рисовало картину – презентация в одном из модных книжных магазинов. Ванюша сидит за столом, потягивая коньяк и покуривая сигару, подписывает свои детективы в глянцевой обложке, а он, Пётр Петрович, скромно стоит поодаль и рассказывает подошедшим о своей незначительной роли в этом действе… как когда-то он разглядел недюжинный талант в этом драном уличном коте.

И потому разговор их коснулся литературы. Пётр Петрович стал вспоминать классиков, Агату Кристи, Конан Дойля и современных авторов вроде Акунина, мол, вон как в струю-то попал со своим Фандориным… И много бы и долго бы говорил, если бы Ванька не вставлял свои едкие замечания, каждый раз осаживая лихого скакуна на ниве литературных заработков.

– Хочу быть настоящим, понимаешь! Не как ты. От тебя приятно пахнет писчей бумагой и типографской краской как в книжном магазине. А от меня перегаром пахло и будет пахнуть, потому что я живой, понимаешь?

Пётр Петрович соглашался, несмотря ни на что. Ему виделись Великие, они будто проходили сквозь стены этого кабинета и пожимали Ивану, а не ему Аморалову, руку. Пушкин, Есенин, Хемингуэй, Джек Лондон…. все они так отчаянно жили!

Время клонилось к полуночи, когда они разошлись и Анехамов уже не казался Аморалову столь уж отвратительным типом, ведь и сам он порядком выпил, чтобы увидеть весь бренный мир в упоительных пузырьках шампанского.

***

Весь следующий день мысли Аморалова бродили по тем давно забытым школьным годам, когда и правда одноклассники передавали с рук на руки его недурственные эротические стихи. Видать кто-то из них дал порадовать себя и учителям. Скрысятничал, проще говоря. Кто бы это мог быть…? Тогда Петя не думал об этом. Но а повесить эту подлость на Ваньку он не мог. Ванька всегда был бунтарём, неправильным, не вписывающимся в систему. За горячность его прозвали на кавказский манер – Вано. Странно, что он вообще под погоны встал… и как только начальство его терпит. А может, обломали хлопчика за годы… как собственно и его, Петьку.

А ведь сидела тогда на первой парте эта тощая Верка в очках. Вся такая правильная. Первая пионерский галстук надела, первая пошла креститься, как подули новые ветры. Её недавно показывали по пресловутой первой кнопке. Она теперь какая-то шишка по правам ребёнка. Всё такая же тощая, сухая, в этих своих дурацких очках и вещает про то, как важно быть открытыми, честными. Не стыдно интересно теперь защищать права детей, а тогда-то точно она и отдала его амораловские стишки их классному руководителю! А он, между прочим, всего лишь ребёнком был! Пётр Петрович даже вспомнил, как праведница Веруня нехорошо на него посмотрела, когда его посреди урока вызвали в кабинет завуча, весь увешанный одобренными свыше изображениями лидеров страны и корифеев литературы.