Алекс Ведов - Пока не пройдёт дождь

Конечно, я заранее предпринял некоторые усилия, чтобы узнать, что это за штука такая. В своём журналистском деле я всегда считал нужным хоть немного быть осведомлённым насчёт темы, в кою намерен влезть с профессиональным интересом. Поэтому кое-что прочитал. Не могу сказать, что изучил предмет углублённо, но некоторое общее представление о нём составил.

Насколько я понял, сенсорная депривация – это такой специфический метод воздействия на психику, или, как говорят специалисты, психоэмоциональной регуляции. Суть в том, что человека искусственно изолируют от всех внешних раздражителей. То есть он находится какое-то время в таких условиях, что к нему не поступает никаких сигналов извне. Якобы такое воздействие, а вернее, ограждение от всяких воздействий, очень интересно влияет на работу центральной нервной системы. В небольших дозах это благотворно сказывается на психике, успокаивает и расслабляет. Но если депривация длится долго, мозг изменяет свою работу, – и чем дольше, тем сильнее. Происходит следующее: мозг, поскольку его работа не прекращается, использует собственные резервы, и, образно говоря, заполняет образовавшуюся сознательную пустоту собственным содержанием. При этом сознание как бы перенаправляется внутрь и вытаскивает оттуда всякое такое, что в обычных условиях спрятано в глубинах нашего существа. Вот тогда и происходят самые интересные вещи. Человек получает совершенно необычные переживания, которые зависят от его индивидуальных качеств, от его личности. Возможны и побочные эффекты, и отрицательные последствия типа галлюцинаций, неврозов и прочих неконтролируемых состояний. Так что подвергать человека такому испытанию надо со всеми мерами предосторожности.

Ещё я запомнил, что такие опыты начали проводиться ещё в пятидесятых годах в США. Не сказать, чтобы во всём мире депривацию стали широко применять. Хотя оздоровительный эффект от неё считается доказанным: она помогает бороться со стрессами и комплексами, способствует обретению уверенности в себе и даже якобы стимулирует творческий потенциал личности. Опять-таки, если проводить её грамотно и осторожно. Но с официальной медицинской наукой этот метод как-то не очень стыкуется, – видимо, по причине того, что затрагивает области за её пределами. Вероятно, также из-за тех самых отрицательных последствий.

Всё же к возможностям сенсорной депривации всегда сохранялся интерес, особенно со стороны всяких неформалов от медицины и исследователей изменённых состояний сознания. На Западе она давно вошла в арсенал отработанных психотерапевтических методик. А в нашей стране не особо где применяется. Да, депривацию используют в процессе тренировки космонавтов, и вообще тех, кто вынужден по роду деятельности долго пребывать в замкнутом помещении. Скажем, нахождение в сурдокамере – это и есть частичная депривация. Но вот так, чтобы полностью, на всю катушку, – о таком в отечественной медицине мне слышать не приходилось. Может, это где-то и практиковалось, но мне на эту тему ничего накопать не удалось. Е.Г. был единственным из известных мне соотечественников, который этим всерьёз занимался.

«Был…» Я вздрогнул, когда это слово мелькнуло в моих мыслях.

– Так вы хотите сказать, что это с ним случилось из-за… этих его экспериментов? – пробормотал я наконец, собравшись с мыслями.

– Наверняка, отчего же ещё? – пожала плечами женщина.

– Может, у него были какие-то проблемы со здоровьем, о которых никто не знал? – предположил я, хотя такое казалось и мне самому не очень-то правдоподобным.

– Да не имел он никаких проблем! Сами ведь тоже периодически обследуемся, так что все были ли бы в курсе, если что. Ну, немолодой уже мужчина, за пятьдесят, понятно. Но повторяю, у него-то всё было в порядке. Он вообще вёл здоровый образ жизни: не пил, не курил, йогой занимался, обливался холодной водой… Ходил много по окрестностям, почти ежедневно. В этом плане даже образец был, можно сказать. Так что да – полагаю, и не только я – он себя довёл до ручки с помощью длительной депривации. Не рассчитал свои силы…

Я помолчал минуту, соображая, как вести себя дальше. Ситуация выглядела до дикости абсурдной. Что же, я проделал такой долгий путь в эту глушь, чтобы выслушать это печальное известие и убираться восвояси? А с другой стороны, какой смысл мне тут оставаться и что делать? У меня тут, кроме Е.Г., никого нет, да и приехал-то я, собственно, к нему и с его подачи. И вот такое…

– Тамара Сергеевна, – осторожно прокашлявшись, наконец произнёс я, – а он сейчас где? Я могу его увидеть?

– Пока в отделении интенсивной терапии. Посторонним вход туда запрещён, сами понимаете. Проводим меры по выводу из комы, но пока безуспешно. Удалось только стабилизировать дыхание… ну и другие основные функции организма. Что ещё сказать… Главные рефлексы сохраняются. А в сознание так и не приходит.

– М-да, плохо всё это… – протянул я, скорее, чтобы заполнить паузу: в голову не приходило никаких дельных мыслей по поводу происходящего.

– Самое скверное, – добавила Тамара Сергеевна, – что мы не можем понять причину, по которой он впал кому. Собрали консилиум, мониторим состояние непрерывно уже третьи сутки… но пока ясности нет. Возможно, это нарушение мозгового кровообращения. С другой стороны, отдельные признаки свидетельствуют о резкой гормональной недостаточности гипофиза… Ладно, не буду вас пичкать медицинской терминологией. В любом случае, это только симптомы, а что их вызвало, мы не знаем. Вообще, подобные клинические случаи, насколько я знаю, в отечественной медицине не описаны. По крайней мере, ни я, ни мои коллеги не сталкивались.

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду случаи, когда депривация приводит к таким последствиям. По логике вещей, такого не должно быть. Но сами видите, реальность оказывается сложнее, и мы не всё знаем.

– Да уж, сложнее, это даже и не врачу понятно… – хмыкнул я. – Слушайте, может это прозвучит глупо… но что если он проводил этот эксперимент как-то по-особому? Ну, с какими-нибудь дополнительными нагрузками, допустим?

Тамара Сергеевна покачала головой.

– Вы знаете, это ведь далеко не первый его опыт сенсорной депривации. Весь последний год он этим активно занимался. Он всегда всё сначала отрабатывал, что называется, на собственной шкуре. Как настоящий учёный. Я могу сказать, что таких погружений он провёл не меньше пятидесяти. Погружался не только сам, – допускал и некоторых сотрудников, и даже посетителей нашего центра. Так что методика была хорошо отработана к настоящему моменту. И, конечно, всё делалось под наблюдением. Если бы была хоть какая-то опасность, – уж поверьте, он первым бы это запретил.