Сергей Корнев - Дофамин. Рассказы 18+

– Да, милая, – снисходительно улыбнулась мама.

С тех пор тяжеловесный вихрь больше не оставлял её надолго. «Галочки» в сердце росли, полностью подавив глаза, и глаза искали встречи с ним – источником тяжеловесного вихря. Хотя бы мимолётной. Хотя бы и несколько постыдной. Впрочем, нет – официально не искали. Только очень сокровенно, там – где-то в тёмных зарослях «галочек».

– Да нет же, для меня главное – семья, – заявила она (конечно же, официально) своей лучшей подруге уже в семнадцать. – Отношения между мальчиками и девочками не могут иметь другого смысла. Нельзя себя разменивать. Нужно стремиться к самому лучшему. Если муж будет самый-самый, то и дети тоже станут самыми-самыми.

– А вот я не думаю ни о каких детях, – сокровенно ответила подруга. – Я когда вижу… его, мне ничего не надо. Какая семья? Какие ещё дети? Это когда ещё будет? А он – сейчас. Сейчас – это и есть самое лучшее, а не потом. Если жить в ожидании «потом», непременно потеряешь «сейчас». Я ощущаю его своим «сейчас» и живу. Я не могу ощущать его своим «потом». Для меня это смерть.

– А сколько их будет в таком случае?

– Не важно. Они все – он. Сколько бы их ни было – он один.

– Мне кажется, если всегда будет «сейчас», то нечему быть «потом». Вдруг тогда ни одного не будет?

– Официально? Или сокровенно?

– И так, и так.

– Если ни одного не будет, то значит, твоё «потом» сильнее моего «сейчас». Пока я так не думаю, потому что вижу и ощущаю его каждый день.

И всё-таки в следующий раз – опять где-то через год – ей удалось увидеть его благодаря не официальности и даже не сокровенности, а самой откровенной постыдности.

Это было в безлюдном парке поздней осенью. Она заметила его сразу. В нём уже окончательно умерла необычность, неожиданность же его посерела из-за дождливой грусти, а перпендикулярность больше не шокировала и не обжигала глаза и сердечные «галочки».

Вообще он показался чрезвычайно уродливым, под стать осени, скучным, неинтересным и очень отчего-то однообразным. Но она всё равно стояла и смотрела на него с неуместной для девушки беззастенчивой дерзостью (в чём, конечно, и заключалась основная доля постыдности) – и в нём, таком невзрачном, находила для себя нечто. И, находя, смеялась, а, смеясь, прощала ему и уродливость, и скучность, и неинтересность, и однообразность. Но несмотря на то, что смех её был созерцательно-беззвучным, он смущённо скрылся от неё какими-то суетливыми, неловкими движениями.

Да, как он, оказывается, ко всему прочему неловок и суетлив!.. Но… мужественен. Настолько, что и во всём мире, исходя из её мыслей, ничто не могло уподобиться ему мужественностью. Лишь одна эта мужественность удерживала её внимание к нему, укрепляло её расположение к нему.

Об этом красноречиво говорило сладкое томление внизу живота, отчего глаза стремительно увлажнялись, а сердечные «галочки», казалось, прорывались из тела физически.

Гегемония «животного томления» пришла сама собой, просто появилась из ниоткуда и завладела всем. Власть его была настолько сильна, что тяжеловесный вихрь всегда захлёбывался в огне томления своеобразным и новым «послевкусием».

На выходе из парка её нагнал очень худенький и очень пьяненький молодой человек. Его некрасивое лицо старательно пыталось слепить свои разъезжающиеся черты в кучу относительной собранности.

– Девушка!.. Девушка, как вас зовут?

– Зачем это вам? – обернулась она холодно. – Вы что, со мной познакомиться хотите?

Он тут же растерялся, и его относительно собранные черты лица обречённо разлепились и разъехались.

– Ну, я… это… смотрю… красивая девушка… одна… в таком безлюдном парке…

– И?

– Не боитесь?..

– Вас? Или парк? Нет, не боюсь.

– А парень ваш… или муж… не боится?

– Вы в мужья, что ли, ко мне набиваетесь? Не стоит. Мой муж в отличие от вас будет самый-самый лучший. Извините, я тороплюсь.

Она остановила такси и уехала, а он обиженно и растерянно крикнул ей вслед:

– Ты чё, дура?

Дурой ей случилось почувствовать себя чуть позже – в начале весны. У неё появился молодой человек – такой же худенький, вечно с пивом, с запахом перегара, почти совсем некрасивый, почти совсем несобранный и почти совсем немужественный. И он совершенно не умел выражать свои мысли. Мысли его были или слишком лёгкими, или слишком тяжёлыми, из-за чего они не могли удобоваримо совпадать со словами. Слова непременно разъезжались.

– Слушай, чё мы с тобой, как эти… – растерянно начинал он время от времени. – Может, мы… ну это… а?

– Что?

– Ну чё мы с тобой… как дети, а? Только за ручку ходим… Я понимаю… ты там… девочка… все дела, но надо как-то… это… Чё ты… сама, что ли, не понимаешь?..

– Я понимаю, что я «там» девочка, а ты «там» мальчик. И что?

И он сконфуженно прекращал этот разговор – хмуро мотал головой и покупал в ларьке пиво. А она чувствовала себя дурой. Как-то совсем по-другому ей представлялись отношения между девочками и мальчиками.

– Ты знаешь, мне он, кажется, вообще не нравится, – поделилась она с другой лучшей подругой. – Я смотрю на него и не вижу в нём своего самого-самого лучшего мужа. Я в нём вообще никого не вижу. Мне его просто жалко… как какого-то зверька.

– «Самых-самых» нет, пойми, – горячо всплеснула руками подруга. – Вот я, ты в курсе, скоро выхожу замуж, а меня уже иногда прямо тошнит от моего будущего единственного-ненаглядного. Потому что он далеко не «самый-самый». И я не «самая-самая». И дети у нас, я уверена, будут не «самые-самые». И вообще семья тоже будет самая не «самая-самая». «Самого-самого» не бывает.

– Ну а любовь?

Та заразительно засмеялась.

– Ну да, была любовь. Цветочки дарил. В подъезде однажды всю ночь стоял, меня ждал. Слова красивые говорил. И я тоже… дура… ревела из-за него.

– А теперь?

– А теперь только «это» ему и нужно от меня, больше ничего.

– А тебе?

– Мне много чего нужно, – она снова засмеялась. – А ты как? Была со «зверьком» своим?

– Для меня «это» – очень второстепенно. Я мало придаю «этому» значения. Я просто вижу, что с тем человеком нормальной семьи не получится. Зачем тогда всё «это»? Понимаешь, мне тоже не нужно «самое-самое», если его нет, но нормальное, моё – нужно. А тот человек для меня – не мой и не нормальный.

Через какое-то время ей надоело чувствовать себя дурой, и она бросила того худенького молодого человека. Он в ответ наговорил всяких гадостей – на удивление твёрдо – и очень мужественно пошёл в ларёк за пивом.

Но ей всё равно полегчало. Она ни в чём не винила его. Скорее – себя: что не разобралась вовремя в своих чувствах, что проявила слабость и создала совершенно не нужную связь, что грубо эту связь порвала, что сама не знала, чего хочет…