Николай Лукьянченко - Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

Олег прикоснулся к дивану, смеясь. Вдруг воздух кабинета задрожал, зарезонировав стёклами окон и наполнился музыкой.

– Гладиаторы умирали под музыку мечей и кинжалов! – в торжественной надменности возвышала свой голос Анжела. – Ты же у жрицы умов и талантов, умрёшь неудавшимся завоевателем Рима! Ганибалл эфиопский.

– Хочешь сказать: Канибал? Ганибалл был карфагенский. И это говорит мне пожирительница умов и талантов?

– Жрица умов и талантов.

– Жрица умов и талантов? Нет!

– А кто же я?

– Ты муза любовных чар!

– Кто?!

– Царица любви и страданий! Причина безумств умов и талантов. И у твоих ног не искатель приключений, а эфиопский раб и имя ему…

– Гладиатор, – закончила фразу Олега Анжела.

– А талант гладиатора – победа в бою! Защищайся! – Олег обхватил талию Анжелы с дрожью в руках.

– Ну, нет! – сопротивлялась Анжела. – Талантливый гладиатор и эфиопский раб?! Две вещи в одном? Невообразимо!

– Талантливый гладиатор и умный раб! Почему ж? Он перед тобой!

– О, да ты умный, даже эМГэУмный раб!

– Класс – эмгэумный раб!

– Но что дало рабу право оказаться у моих ног? Пусть даже с умом и талантом?

– Любовь!

– Любовь?!

– Любовь, по праву которой, царица, раб твой явился служить тебе верой и правдой, не жалея живота своего и не требуя ничего в награду, кроме…

– Кроме?

– Кроме сострадания!

– О-о-о, если так, то за страданьями дело не станет! Правда, страдания гладиаторов всегда коротки, если только того не хотят их владыки.

– Моя жизнь в твоих руках, скорее в движении одного только пальца. Укажи, и я сложу свою голову на многомудрой арене битв умов и талантов, – шагнул к дивану Олег.

– Нет! Стой! Умный раб! – метнулась, как того и хотел Батурин, к дивану Анжела.

– Да знаешь ли ты, что ты ещё не достоин занять ложе великих и мудрых? Ты ещё ничего не сделал, чтобы я пошевелила для тебя пальцем.

– Но, царица моя всемогущая, я готов на жизнь и на смерть ради тебя. И прошу тебя только об одном…

– О-о-о! Раб и просьба?! – расправляя накидку и усаживаясь в самой середине дивана, взорвалась Анжела. – Вижу, что у раба достаёт таланта и ума только на просьбы.

– Не вели казнить, вели слово молвить.

– Ну, что ж, молви слово, да смотри, как бы ни отлететь вместе с ним и твоей голове…

– Смею ли я преклонить колени перед тобой, о, всесильная?

– И это всё?!

– Нет! Перед тем как отлететь моей голове, разреши поцеловать… – обнимая крепкие, литые колени девушки, трепетал и ликовал Олег. – Пальцы, но не те, что решают мою гладиаторскую судьбу!

– А какие же, какие пальцы?

– Твоих ног, хотя бы их следы, царица!

– Но я – царица духов, и ноги мои не оставляют следов.

– В царстве бесплотных духов – да! Но в реальном мире ты мне – Юдифь. И моя голова уже идёт кругом. Я теряю её. Она у твоих ног. Я целую их, и благодарю за обещанное наслаждение страданием, – опьяняясь прикосновением к бёдрам и головокружительным изломам талии девушки, будто случайно откидывая сминающуюся ткань платья с одного и другого колена и упоительно, отвлекающе бормоча феерическую чушь, целовал, обжигал дыханием упругую кожу ног Анжелы Олег. – Ты заманила меня в своё прекрасное царство желаний. Ты прикрылась именем ангела, о, владычица чар и таинств. Я теперь обречён. Обречён на вечное рабство любви и коварств беспросветного ада страданий в твоём царстве желаний.

– Остановись, безумный, или я обреку на безнадёжность все твои попытки пробудить даже эхо в ответ на бури твоих желаний, – отзывалась глубоким, мягким смехом Анжела. Она, наклоняясь к голове Олега, отталкивая и притягивая её, колебалась, как зарождающийся в костре огонёк. Начинать разгораться ему или нет? Согревать озябшие руки, подниматься теплом вверх, вверх, взрываться пламенем в сердце или нет? И вот завораживающий всплеск крови как камертон, пробуждающийся и отзывающийся поющими сладкими звуками огня страсти, расплёскивал волны любви и желания уже и в самой Анжеле. Но губы шептали: – И погибнешь ты навсегда! Безвозвратно в своём собственном аду неисполнимых желаний.

– Но неужели нет спасения, пусть – не голове, а хотя бы бедному сердцу раба? Неужели губы твои, о, царица, не вдохнут в мою душу надежду?! Неужели они не разорвут тяжкие оковы разделённости между царской недоступностью и рабской безнадёжностью?! Дух непокорности миллионов рабов обжигает моё сердце. А желание любви требуют, просят, молят тебя лишь об одном единственном спасительном поцелуе, – пафосно словословил Олег, понимая что играет словами, но от того лишь загораясь сильней и сильней и думая, что его игра со словесным огнём стоит свеч, и он зажжёт Анжелу.

– Ты позволила прикоснуться к дивану мудрейших. Так позволь теперь и последнюю дерзость раба, – рывком вдруг поднявшись с колен, Олег обхватил голову Анжелы.

Разметавшиеся волосы девушки смешивались с пулумраком задиванного пространства, мягко очерчивая её светящееся волнением лицо. Возбуждённый демонической силой страсти Батурин чувствовал, как дыхание девушки становилось всё ощутимей и ближе. Желание Олега поймать губами у самых губ её дыхание отодвинуло весь словесный бред в нереальный исчезающий мир. И оставалось только оно – дыхание, которое должно было вот-вот затихнуть, исчезнуть в поцелуе.

Упругие влажные губы Анжелы вдруг прогнулись под губами Олега и с ещё неотлетевшим противящимся стоном антисопротивления стали искать перехвативщие их стон и шопот губы Батурина.

Ноздри Олега погрузились в дурманящую ароматом кофе прохладу волос Анжелы. Мысли же, увлекаемые их волнами, как водопадом, ринулись в отнимающую и кружащую голову бездну. Гибкие линии девичьего тела Анжелы поплыли в глазах Олега. Его руки заскользили по плечам и вздымавшимся на их пути грудям, к талии и ещё дальше вниз – к бёдрам Анжелы. Они приближались к зовущей между ними глубине, отнимающей ум и силы противостоять ей – тайне жизни. Лёгкая ткань оранжевого купальника, страстно обтекавшая девичий стан, виделась Олегу так же явно, как и на дамбе в обжигающих лучах солнца. Руки, проникшие к крахмально-скрипучей скользи его, путались и растерянно пытались лаской и нежностью, недоступной их огрубевшей коже, покрыть оголённость, которую закрывал он, за мгновение раскрытое ими. Теперь уже и губами скользя вниз по груди, животу и ногам Анжелы, пружинящими мускулистой волной сопротивления, Олег целовал их в жару и волнении. С пылкой радостью приближающейся близости он поспешно срывал и с себя всё, мешавшее, лишнее, позабыв обо всём, о чём только что думал, говорил, желал.

Горя и наливаясь сладостно – жгучей силой мужчины, устремился в шелковистое притяжение, податливое – призывное, раскрытое ему навстречу Анжелой.