Николай Лукьянченко - Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

– Пётр Петрович, но мамонты же ведь давно вымерли! – изумилась Тала Надеждина.

– Вымерли. Вымерли. Ещё в начале Ледникового. Этот мамонт с пойменных берегов Лены. Оттуда, голубчик мой. Я сам лично раскапывал эти косточки прошлым летом. Им не менее сорока лет…

– Сорока! – изумилась Тала.

– Сорока. Сорока тысяч лет! А так мамонты жили 5 миллионов лет. И теперь их нет! – кружа возле останков доисторического великана, суетливо наклонясь и распрямляясь над ним, трогал, гладил как любимую кошечку, кости скелета, на какое-то мгновение заговаривающийся шаманом Пётр Петрович.

– Да, вот этакую штучку увезти с собой в Москву. Было б неплохо. А? – показал Слава на огромный мамонтов бивень. – Это была бы память так память о Якутии. Это был бы сувенирчик, смею сказать.

– Бери, пожалуйста, бери! Хоть два бери! Забирай, сколько унесёшь! – щедро предложил ему Габеев, счищая с бивней отслаивавшуюся роговину и тысячелетнюю труху. – Бери, что же, ты слаб в коленках? Ну?! Тебе ж не привыкать – чужое брать!

Левитский наклонился и, пропустив свои тонкие липкие от пищи кисти под огромное изогнутое серпом бревно бивня, попытался его поднять. Но только натужно охнул и скрючился недоуменным вопросом над клыком великана далёких тысячелетий. Вячеслав ещё и ещё обескураженно дёрнулся вверх вниз и застыл, произнеся: «О, бедный Йорик!»

Его совсем не гамлетовская поза, но, безусловно, исполненная трагичности, наполнила двусмысленностью сказанные слова. И никто не мог их в ту минуту понять однозначно. Они одинаково хорошо шли и к величественным останкам доисторического гиганта и к не менее величественному потомку Номо Sapiens. Поза Вячеслава словно говорила о тщетности усилий вдохнуть хотя бы движение в музейные кости. В жажде бессмертья ядовитой змеёй скрючивала тело, кусая самолюбивое сердце, мечта Славы – поэта хотя бы соприкоснуться с бессмертьем, оставшихся в необозримой веренице времён диковенных творений природы, переходящих (Пусть даже и так!), в музейную ценность на бренной земле.

– Вячеслав, оставь бедное животное в покое. Ты совсем озверел. Ещё и рычать начнёшь. Неужели так силён в тебе зов предков? – подзадорил его Батурин.

– Так вот где таилась погибель моя! – мне смертию кость угрожала, продолжал сражение с бивнем Левитский, демонстративно не обратив внимания на слова Олега.

– Ого-о! – наконец, испустил чуть ни дух Вячеслав. – Тысяча чертей и один мамонт! Пётр Петрович, вы щедры как бог. Кажется, среди нас есть более приспособленное сушество к поднятию и ношению рогов?

– Чтобы носить с каждой стороны по штучке весом в сто килограммов, нужно иметь больше чем баранью голову, – поддержал колкую перепалку и Батурин.

– Вот и я говорю, зачем ослу большие уши, когда он всё равно не слушает умных людей? Для украшения что ли, как у некоторых бицепсы вместо красивых ушей? А? Что же ты, вещий, давай! Публика ждёт встречи достойного представителя победившего рода человеческого с оружием далёких врагов своих. Или слабит и не только в коленках? А туда же – зов предков, – задирал Батурина Левитский, стараясь отвести от себя колючие словечки. – Ну, подними, подними. Чесать языком и я умею.

– Не только чесать, но и обчёсывать, – встал в позу и Габеев.

– Уж ни вас ли обчесал? Да с вас, что с этого мамонта молока. Только что и дел, что в музее выставлять. Славная бы получилась Троица: Богатырская застава. Ни Рублев, ни Васнецов о такой и не мечтали: Добрыня Петрович, Скелет Мамонтович да Олег Попович. Ха-ха-ха… Богатыри, защитнички земли русской, русских музеев. Ха-ха-ха, – издевался Левитский.

Руки Олега налила злая тяжесть. Едва сдержав себя от того, чтобы не отправить в нокаут Левитского, он быстро опустил их вниз, прикоснулся к лоснившемуся полировано-жёлтоватым блеском бивню и, уже не боясь риска не поднять эту игрушку и пасть в глазах Анжелы из-за пустякового спора с Левитским, произнёс: – Поднять? Ради чего? Ради сувенирчика в коллекцию сатира в овечьей шкуре?

– Если бы задавали себе этот вопрос твои предки, берясь за гуж, то сейчас бы не ты, а подобные этому, – указал Вячеслав на груду костей, – пытались бы заполучить твой черепок в свою коллекцию.

– А, может быть, твой? – злясь уже на себя за инертность больше, чем на Левитского, ответил Олег. – Судя по твоей личной оценке, он был бы дороже наших всех вместе взятых.

– Для коллекции и твоя черепушка сгодится. Не кашу ж варить.

– Смотри, а то твою на отбивную пущу.

– Но, но! Полегче на поворотах. Ты лучше покажи на мамонте, чего стоят твои хвалёные бицепсы. Или тебе не приходилось поднимать ничего тяжелее пивной кружки? Боец. Фу – фу! – уничижителъно обмазывая мутнеющими от злобы глазами Олега, фуфыкал Левитский. – Фи – фи. Сувенирчик. Га-га.

– Да не «фифи», а на фига? – скаламбурил и Олег.

– А что? Неплохая идея. Если Олег поднимет этот бивень, то получит на память кусок. У меня есть, – желая хоть чем-то отомстить своему обидчику, высказал щедрость и лихость Пётр Петрович. – Да, да…

– Давай, Олежек, – вдруг меняясь в тоне и лице, заговорил Вячеслав, демонстрируя только что использованные им термины из трудов Габеева. – Представляешь, в твоей квартире будет храниться сорокатысячелетний сувенир – подарок из кайнозойской эры от чудика, уже навсегда покинувшего матушку землю. Гости придут, а ты им: «Нате! Злодеи, любозрейте! На сцене не галаконцерт, а кусочек чада из эпохи Плиоцена и Голоцена…» Давай, давай, пока старик не передумал. Головой не взял – возьми хоть руками.

Олег уже не ответил на колючую любезность Вячеслава, изумившись его геопознанию. Молча, сосредоточенно, как подходил на тренировках к штанге, подошёл он к тому самому бивню, что не дался Левитскому. Грозный и величественный, даже в таком жалком положении, мамонтов бивень лежал огромной изогнутой иглой, пронзившей тысячелетия будто бы только затем, чтобы в этот миг испытать гордыню – не силу Олега. Хотя последнему виделось, что испытать свою судьбу – уколоть самолюбие, если не пригвоздить к полу, противника.

Уже более полумесяца его руки поднимали и укладывали в стены тридцатикилограммовые бетонные блоки. Адаптационная усталость мышц исчезла, и они дышали мощью и свежей окрепшей силой молодого, словно только что пробудившегося организма. Прикинув на глаз центр тяжести бивня, Олег одним рывком вынес полированную кость на грудь и, с удивившей его самого ловкостью, не задержав ни на секунду литую махину, выбросил её над собой на вытянутые руки. Но вдруг, словно оживший, клык ископаемого горячим свинцом ожёг мышцы левой руки Олега. Прокручиваясь в так и необхвативших его ладонях, он наваливался на левую руку, ломал вздувавшиеся мышцы плеча и предплечья, взрывая страхом самолюбие Батурина.