Николай Лукьянченко - Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

– Богу? Что ли? Как мамонты? У мамонтов бивни хотя бы были. А что у вас будет торчать из-под земли? Хрен его знает? Нет, знаю я. А ни хрена, – язвительно ухмылялся Слава Левитский, студент четвёртого курса литинститута им. М. Горького. Он ловко разрезал и раскладывал принесённую им колбасу на столе. Делал он это как опытный сервировшик, знаток и ценитель деликатесов и оттого чувствовал себя хозяином застолья, кормильцем и хотел быть хозяином положения._

– Статейку в газету тиснул и думаешь герой. Думаешь, уже всё знаешь. Думаешь – великий писатель?

– Петрович, осторожней на поворотах, это-то поднимать зачем?

– А затем, что без моего музея, без того, что сохранили предшественники, что сохранила в виде бренных косточек мамонтов матушка Сибирь, ты не сорил бы сейчас звонкой монетой и колбасными обрезками, – смахнув со стола оставленные Славой отходы от колбасы, проговорил раздражённо Габеев. – Об этом ты не думаешь, товарищ писатель? Бережно надо относиться ко всему, тем более тебе, Слав батькович. Не имею чести знать имени отца твоего.

– Михайлович, – подсказал гордо Слава.

– Вот и скажи, Михайлович, разве не пригодились тебе музейные материалы? Сколькими моими записями ты воспользовался для стряпанья своей статейки, – разгорячился Пётр Петрович.

– Чукча не считатель, чукча – писатель, – пытаясь оградить своё самолюбие, уколол Габеева Слава, откровенно небрежно и вызывающе чавкая закуской.

– Считатель, читатель… – обиженно остановился Пётр Петрович. Видно было по дёрганью отвисшей щеки, что он болезненно переживает потерю годами копившегося материала, легко, непонятно легко и бездумно отданного им Левитскому, который заявил ему после опубликования статьи, что сжёг и выбросил в мусор его «писюльки». Ни имени Габеева под статьёй, ни обещанного пятидесятипроцентного гонорара, кроме скромной закуски, не увидели по-детски беззащитные глаза Петра Петровича.

– Писатель, читатель, батенька. В жизни нет только писателей или только читателей. Прежде чем написать умную, ясную книгу, нужно пройти через муки не одного только творчества. Нужно пройти тысячи дорог, изучить и понять, пережить и впитать в себя трепетный шелест былинки и вселенский вопль разрывающихся связей миров и пространств.

– Очень мудро, но не современно. А где же разделение труда? Я считал, что достаточно того, что вы прошли и изучили, а творить – это дело творцов. Знаете ли, дорогой, Пэ Пэ, времена «землю попашет, попишет стихи» кот слизал. Мяукнулись и всё. Или не пришли и не придут. Так что, всё правильно. Вы прошли, пережили, мамонтов даже, а я пришёл, увидел ваше переживание и написал. Пришёл, увидел, победил. – Veni, vedi, vici! – насмешливо заключил Левитский.

– Пришёл, увидел, наследил? – в тон Вячеславу бросил Батурин.

– Хорошо бы если бы только так, а то ведь в душе и издеваться будет над глупым стариком, – впервые за всё время разговора криво улыбнулся Олегу Габеев. – А-а-а, давай лучше выпьем…

– Ага! Выпей, студент! – бросил Олегу Вячеслав. Он был сегодня особенно зол и задирист. Он явно показывал, что не хочет тратить своё драгоценное время в компании уже ненужного ему, выжатого, как лимон, старика. – Ты ещё попроси заодно рассказать и об освоении Сибири. А то ведь меня обвиняют в присвоении чего-то там, а сами всю жизнь сосут её как матку со всех сторон, ласково называя «матушкой». Ласковое дитяти двух маток сосёт: и Европу и Сибирь. Разве не так, Пётр Петрович?

– Что касается меня, то я в Европе не был. Мне и здесь хорошо. А вот такие как ты, и не одну и не две, а и более маток сосут.

– Спасибо.

– Не за что.

– За сосочувствие. Пососём и вам посо-сочувствуем.

– Пётр Петрович, ну, что вы расстраиваетесь. Действительно, расскажите об открытии Сибири. Сколько раз вы мне обещали рассказать об этом, – вступила в разговор закончившая расправляться с нельмой Анжела.

– Пётр Петрович, расскажите нам, как вы создавали музей, например, – попросила Габеева Тала, кончиком ногтя подцепляя бутерброд.

– Да, да это так важно, – простонал Слава.

– Расскажи, покажи, да в рот положи, – ворчливо усмирялся Габеев и через минуту всё-таки зашаманил:

– Открытие Сибири. Сибирь – это десятая часть всемирной суши. Её и за тысячи лет не откроешь. Открытие Америки хронологически зафиксировано. А вот Сибирь мы то открываем, то закрываем. И так из поколения в поколение. Словно хотим, чтобы открытий всем хватило. В десятом веке русские поморы ходили по здешним рекам на кочах, обогнув арктическое побережье. Северный морской путь, так сказать, пробивали.

Усаживаясь удобнее за столом и разливая спирт в рюмки и стаканы, директор музея, с удовольствием пускавшийся в подробности фантасмагории покорения Сибири, в душе считал себя потомком продолжателей далёкого и нелёгкого дела. – По земле, примерно в то же время, двинулись первопроходцы. В то время князь всея Руси за честь считал получить в дар царственную шапку, этакую, шапку Мономаха. Многие только затем и шли: либо положить голову, либо украсить её соболями. Недаром говорят, что открытие Сибири шло по соболиному следу, но и в те времена Сибирь уже и не была дикой и безлюдной: «На восточной стороне, за югорской землёю живут сомояты, – рассказывается в древнерусских летописях, – а как тучи найдут, то посыплются олени из туч и появятся люди, по пуп мохнаты, а далее человеки, и едят они мясо».

– Нам бы тоже не мешало мяса поесть, хоть мы и не самояты и по пуп не мохнаты, – заметил Левитский, выпил спирт и принялся смачно и жадно вгрызаться в кусок холодного мяса. А взглянув на ноги Батурина, издевательски хихикнул: – Хотя и не все.

Габеев роскоссыми глазами скользнул по тому и другому и, словно увидел и в том, и в другом «самоятов», продолжил. – Задолго до Ермака гуляли по Сибири, такие как вы – самояты. Только тем молодцам кружила головы северная красавица настоящим духом приключений. Не как теперь! Длинный рубль! И сколько бы их принесло свои головы и отдало бы сердец Сибири?! Если б…

– Что за «если б»? – произнёс кто-то.

– Если б не монголо-татарская колода, да плеть семихвостая. Отвадила многих. Сотни лет спустя, уже после ига, вырос в Сибири стольный, золотом кипящий град. Стоял он на правом притоке Енисея-батюшки. Поморы с охотниками сходились в этом месте, и родилась – Мангазея – пушной Клондайк Сибири. Полмиллиона соболей в год пробегало через него, через лавки пушниноперекупщиков, через трюмы купеческих кочей и даже западноевропейских кораблей. Рекой поплыла пушнина в Европу. Немцы да шведы, голандцы устремились в Сибирь, как в свою вотчину. Слухи не ползли, а летели: «Безмерно богата Сибирь! На каждом дереве по соболю сидит. За Хатангой-рекой медь, золото – лопатой греби! А через Обь, Енисей, мол, и недолгий путь в Китай лежит…» – Пётр Петрович умолк, а затем поднял стакан, крякнул «За могущество Российское!» и осушил свой стакан.