Николай Лукьянченко - Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

– Могущество Российское будет прирастать Сибирью – это тоже помор.

– Что значит «помор», – спросила Тала.

– Ломоносов – это его слова. Могущественная была Мангазея.

Да отзвонило даже эхо её медно – себрянных колоколов, отзвонило тризну по сибирской России. Уже почти четыреста лет, как её нет. Мангазеи… Бесследно исчезла…

– Как исчезла?!

– Разве нет такого города?

– Нет! Смутные времена. В 1619 году по приказу царя, – обречённо махнул рукой директор музея.

– Но был и ещё один таинственный град, – теперь уже обнадёживающе продолжил Габеев.

– Ещё дальше ушедший в Сибирь. Здесь, за Леной. Я видел его, догнивающие останки… Церковная часовенка. Всё ещё молится в северное небо. Жалко смотреть на всё это: холодные, стылые сопки, туманное, липкое дыхание болотистых падей. Лишь зелень без единой пылинки дрожит на студёном ветру, пригибаясь к обугленно-чёрным, потресканным кедрачам избёнки – часовенки. Это всё, что через сотни лет от сотен, тысяч живших там и осталось. Через сотню лет… и от нас здесь ничего не останется, – кривясь от съедающей его сердце и душу боли, выпил новый стакан Габеев.

– Рыба с головы гниёт, – бросил Левитский. – Как всегда в нашей империи.

– Как всегда в нашей империи, – нехотя повторил слова Левитского Габеев. – Сказочные цари, те хоть любили, чтобы их в лысину петушок клевал. Известное дело: петушок – не ворон. Ворон с глаз начинает. Вот и нашёлся такой петушок, может быть, из сказки прилетел, а, может быть, и живой, клюнул-таки русского царя. Указал на Сибирь. Вышел царский Указ – не быть Мангазеи. Враги тогда подбирались к ней, как в сказке Пушкина, со всех сторон. В картах нехватки не было, не у нас, а у них. История рассказывает: были карты. В строгом секрете составляли их русские картографы – Ремезову подобные. Да только не в Москве, а дальше ещё оказались. На Западе, у хороших соседей.

Там нужнее, видимо, были они. А как же без них по Масковии шастать, когда над ней смутные времена разгулялись? Так не мудрено и заблудиться. Поди, составь сам карту, когда так хочется у камина в собольей шубке сидеть, да посылать отряд за отрядом не туда, сам не знаю куда, а по точно отмеренной дороге, в самое сердце Сибири. Вот тут-то и клюнул петушок последнего владыку Рюриковичей и тот приказал: «Не бысть городу Мангазеи». Закрыл дороги, пути-подходы к Сибири от иноземцев. И исчезла, как призрак, Мангазея в безмиражном небе Сибири, унеся за собой и своего заленского побратима, о котором тогда мало кто знал, а нынче и не знает вовсе. Если бы я не видел своими глазами жалкие останки его, я бы и сам не поверил в его существованье, а если бы и поверил, то скорей как в легенду о городе-призраке, спущенном с неба голубоглазыми богами и также неожиданно вознесённом ими на небо.

– А что это за легенда, Пётр Петрович? Вы раньше мне ничего о ней не говорили, – обиженно подёргивая своими пухлыми губками, надувая их, играла любимицу Алкина.

– Легенду! Легенду! – поддержала её Тала.

– Да и не легенда это, а так быль-небыль, воспоминанье о будущем, – отмахивался Габеев.

– Нет уж, Пётр Петрович, народ требует хлеба и зрелищ. Хлеб съеден, дело остаётся за зрелищами. Так что, давайте материализуйте-ка нам пусть не тунгусское чудо, то хотя бы призрак голубоглазых богов. Ведь и у вас голубые глаза. А это как, мне кажется, совсем не случайно, – улыбаясь и помахивая пальцем, как перед маленьким мальчиком, перед директором музея, настаивал, всё ещё хорошо державшийся за столом, хотя и много выпивший, Батурин. Он старательно сохранял внешнее спокойствие, внутри же всё давно горело, жгло и подмывало сотворить нечто потрясающее, чтобы одним махом подняться над Славой, даже над Петром Петровичем, – и всё для покорения Анжелы, которая в последние минуты будто и не замечала его.

– Шаман с голубыми глазами – это всё, что надо для примитивных народов, – с притязанием на свою сверхъестественность прошаманил Слава.

– Вы правы, сударь, с вашим высокородством не пустят в калашный ряд, – уколол и его Батурин.

– Я за свиное рыло могу и в рыло, – дерзко и надменно взыграл Левитский, заострившийся чуть ли не каждой линией своего утончённого, словно вырубленного из розового мрамора, лица. Его тонкий нос с красиво вычерченными формами ноздрей стреловидным клином готов был рассечь жёстко славшиеся под ним губы. А они-то, нервно подрагивавшие, уже готовили новую колкость. Олег бросился на опережение:

– Кажется, где-то что-то хрюкнуло.

– Кажется – крестись, урод.

– Даже читаю молитву: Бог не выдаст, свинья не съест. Не так ли, Славик?

– Какой я тебе Славик?! Ш-ш-ш… – зашипел вне себя Левитский, приподнимаясь над столом, для того, чтобы немедленно исполнить свою угрозу.

– Ребята! Ребята! Прекратите сейчас же! – повелительно приказала Анжела. – Пётр Петрович, голубчик, сделайте же что-нибудь…

– Прошу в моём доме не выражаться и, тем более, не драться, – довольный хоть малым отмщением Левитскому, миротворчески поднимался над столом и Габеев. – Иначе ни легенды вам не слыхать, ни косточек мамонта не видать.

– Молчим и внимаем, – сложил уже готовые пустить в дело руки Олег.

– Ладно, мы с тобой ещё сойдёмся на узкой дорожке как-нибудь, – не мог успокоиться Левитский.

– Как-нибудь, как-нибудь, – насмешливо ответил Батурин.

– Так слушаем или как? Не будем?

– Будем, слушаем.

– В давние-давние времена, когда волны большой воды усмирялись, – неожиданно пафосно начал Габеев. – непроходимой травой, зарослями прибрежных лугов и даже болотами, были у якутов самые богатые правители всех времён Тооён и Тыен. Тучами ходили их оленьи стада, тяжелея и множась приплодом. Пасти пещер полны были жёлтых зубов и слёз твёрже гранита: золотом и алмазами. Всё шло хорошо. Но вдруг горы стали рваться, расшибаясь одна о другую, ощеряя пропасти и провалы. Озёра, смиренно дремавшие тысячи лет, вдруг пошли гулять по долинам, тесня и топя стада и народ Тооён и Тыена. Взмолились тогда Тооён и Тыен непослушному небу, прося и ища у него спасенья. Долго молили они у костров и чумов, сотрясая его шаманящими бубнами. Дрогнули самые дальние волны большой воды, и сошли на них с низкого неба люди-боги с голубыми глазами. Построили они город на берегу большой воды. Равный, если не больше, самому Аркаиму, что на Урале. Стали они жить у самого берега на великой воде. И научили всякому ремеслу молящихся им и открывших им свои сердца батыров, людей Тооён и Тыена, И назвали они их якоуты, от слова, которое они хорошо понимали в их языке «якоут», что значит «беги». Полюбили голубоглазых богов якуты. Жён, дочерей своих отдавали согревать их теплом своим и любовью. Зубы жёлтые у гор-драконов по приказу богов якуты вырывали и несли в их город, слёзы кристальные гор собирали и несли туда же. В награду огненные палки и прах взрывающийся получая. Много лет голубоглазые боги народ Тооён и Тыена от злых сил охраняли.