Василина Орлова - Замалчивание

Лица сливались воедино, притягивая Тома к себе. Он почувствовал жажду слова: гнущего, ломающего, сопротивленческого! «Пора… Ну же! Начни! Скажи правду! Тригорин, Заречная, Дорн… Убиты… Художники!.. Они поймут, я с ними! С настоящими… грязными… Не те герои, которые где-то далеко, а те, которые близко. Которые постоянны и ясны до кровоточения. Поймут!». Трикстер стоял спокойно, уверенно разглядывая раны голодных посетителей. Здесь все впервые молчали, взгляды притягивал только Том. Его нужда в исповеди исказила реальность, ему казалось невыносимым молчать. Хотелось всепринятия, ведь народ терпеливый, выслушает, поймёт и угостит водкой. Критикой не проймёшь всевластную Родину-мать. Она всегда бытийствует в одной стихии с толпой, кричащей в рупор справедливости или современности. Всегда!

– Мда… Густо росла капуста, а департамент клал кирпич на нефтяной спич… На нас. Кхм. Клал… Ха-ха… Кто он? – спросил большеносый мужчина, гордо почесывая бороду.

– Чёрт его знает, припёрся в первый раз, чей-то сукин сын. Видимо, с деньгами. С медалью, он сюда не ходок. Неровня нашим, – пренебрежительно ответила повариха.

– Кричать бесполезно, мистер. Отсюда так просто не сбежишь, как с Вашего рабочего места. Ха-ха… Ой, что это Вы? Скалитесь! Не нравится… А я вот всегда думала о благородном брате с вдохновением, пока не попала в постель к губернатору… Ха-ха… Такое зрелище было…», – не успев договорить, трикстер оборвал её оральное мастерство.

– Вы же понимаете о постороннем больше, чем кто-либо… о недопустимом… о нравственном. Господи, да что же вы!.. – горько воскликнул отвергнутый.

– Ах, вы и говорить умеете! А налоги вот молчаливы-с. Ну, вам виднее, мистер. Вы человек важный и предприимчивый, вам не до налогов, – говорил в нос уборщик, пересчитывая последние рубли, оставленные на сапожки дочери.

– И девушек наших не трожь… Сложно им приходится! И не тебе говорить о нравственности. Ишь, депутат!.. – протараторил слесарь, перебирая в руках карты.

После этих слов толпа взорвалась смехом! Они победили!.. Ничто не заставило их усомниться в силе народного бунта. Кто-то охал, кто-то задыхался, злорадствовал и красноречиво продолжал декламировать заученные речи. Том сделал шаг назад и освободил пустоту центра – всё слилось: творец, со-творец – все здесь. Обезличен и обсмеян мятежниками, губы которых при виде капусты наливались бордовым оттенком. Том смотрел на лампу, и солнце в этот момент было ближе, яснее, ярче. Он не думал, только смотрел… не сжимая глаз… пока тело наполнялось пестрящей темнотой истины. Толпа продолжала смеяться, кряхтеть, травить политические анекдоты, унижать соседей, обсуждать толерантность и вечерние попойки своих мужей. Круг сужался, каждый чувствовал спину Другого. Другой отвечал тем же прикосновением, встречей лопаток, рук, незатейливых жестов. Трикстер распростёр руки, дотронулся до сущих, естественных, Других. Потом потянулся к лампе. Он был воодушевлён, един и сообразен во всех и со всеми: они переводили взгляды на Тома, плавно зевали, искали солнечный свет. Конечное существо революционно выкрикивало манифесты, говорило об изменениях, о выборе… оно изменяемо! Запутанно и противоречиво! Каждый мысленно оглядывался назад и смотрел на перегоревшую свечу прошлого. Воск стекал вниз, а будущее посматривало наверх. Кто-то попытался нарушить тишину, выкрикнув пошлость, но его оборвали:

– Тс-с-с… Молчите! Произошло чудо! – взмолился юродивый старец. – Только он будет говорить, – и показал пальцем на департаменщика.

– Спасибо… Наконец-то я могу не молчать! Кричать! Кричать! Кричать! Быть противоречивым, глупым, противным, отречённым и святым! И все находят себя во мне! И я есть вы! И вы есть я! Знайте, что добро сопротивляется злу. Зло трещит и взаимодействует с добром! Я видел список… Список убитых… Подписал… Все настоящие, живые, художники… Говорящие!.. Говорившие витиеватыми фразами, творящие истину, судьбы! Не мы, не властность! Мы закрыли Вам рот, но я открываю его снова! Кричите! Кричите, Кричите! Трубите! Взбирайтесь ко мне!

Ты молча открываешь перед ней дверь, когда вы встречаетесь в первый раз. В тот день вы перекидываетесь парой фраз и расходитесь с твёрдой уверенностью, что больше никогда и не вспомните друг друга. Не зацепило.

С момента встречи проходит несколько месяцев, и вы понимаете, что обречены видеться ежедневно. Ты отвешиваешь дежурный комплимент – она жмётся к стене. Снова мимо.

Ты молчишь, когда она плачет при каждой встрече. Не принимает (себя? тебя? бывших – настоящих – будущих?) и постоянно сравнивает кого-то с кем-то. Она пытается приблизиться, но проклятого миллиметра так и не хватает до касания.

Ты сам обнимаешь её. Прижимаешь сонный растрёпанный комочек, соседи удивлённо таращатся на вас, а ты не можешь отпустить. Попробуй дать волю – снова закроется, выставит колючки, сотворит чёрт знает что. Набираешь полную грудь воздуха, как перед прыжком, рывком отшучиваешься и уходишь.

Обоюдное молчание продолжается, но это не важно. Она следует по пятам (тебе в радость) и копирует жесты, и твой мир принимает нового человека (признайся, для него давно готово место). Вас называют близнецами.

Она откровенно перегибает. Ты молчишь, убегаешь, возвращаешься, снова молчишь. Ты не осознаёшь причину, и от этого паршивее с каждым днём.

На арене появляются слова. Пары недель хватает, чтобы отравить ими существование: слова проникают под кожу, звуки оседают в лёгких. До вас доходит, что мимику она распознаёт безошибочно, интонации пугается, а случайную грубость принимает исключительно на свой счёт. Ты не помнишь тот декабрь.

Вы расходитесь, чтобы начать сначала. Она учится переспрашивать, ты – объяснять снова и снова. Внезапно ты открываешь для себя важность прикосновений: подушечками пальцев, тихим голосом, взглядом – это жизненно необходимо ей. Ваши встречи похожи на пресловутую вершину айсберга, которая всё же тает. Невысказанное основание разъедает морские глубины.

Она боится тебя. Боится того, кто давно стал самым близким. Боится и не может уйти. Она демонстративно чередует девушек и парней в попытке вызвать ревность, курит и уходит в запои. Ты наблюдаешь за происходящим с каменным лицом, а по вечерам дома не находишь себе места. Вы молчите об одном и том же.