Екатерина Аполлонова - Кафе. Читай по главе в день

Интересно, так у всех или только у меломанов? Если бы в мире было ещё больше меломанов, чем я вижу в метро и других общественных местах, чаще случались бы моменты, когда мир начинал бы пританцовывать. Мы бы тогда, наверное, больше любили часы пик. Чем больше людей, тем больше музыки и танцев. Тем больше шансов у мира стать не просто миром, а идеальным бриллиантом.

Мой папа меломан. Самая большая радость в его жизни – музыка, музыкальная техника, музыкальные девайсы, люди, которые занимаются или слушают музыку. Он живёт не слишком богато, в его доме потрёпанные обои и чашки со сколотым краем, но у него огромная коллекция мировой музыки на различных носителях: на бобинах, на виниле, на дисках разного формата и уровня.

С детства я слышала разногласия в доме вокруг музыкальной темы.

– Ты снова купил этот диск/пластинку, у нас же совсем нет денег! Дети босые ходят!

– Но это коллекционное издание… я потом такого не найду.

Однажды, когда мне было уже за 20, я решила, что могу высказать некоторые претензии отцу. Звучит прямолинейно – но так оно и было, не буду редактировать. На самом деле я захотела поговорить о наболевшем, прояснить некоторые моменты. Дело в том, что у нас никогда не было задушевных, доверительных разговоров. Он всячески избегал и даже отвергал их. Но в этот раз я решила подвергнуть его стойкость и мудрость испытанию.

Я долго думала, что именно хочу обсудить: в чём я видела самый большой смысл для себя. Я воспитана в том духе, что родители – боги и недосягаемы для критики. Но постепенно я пришла к пониманию, что он живой человек, мужчина, и всегда жил очень разной жизнью, где была не самой значительной из сторон маленькая я и мой брат (потом родился ещё один). У отца были свои увлечения, радости, страхи, сомнения… и как-то он жил. И как-то я была рядом, и выросла, и возымела смелость обсудить наши с ним сложности в коммуникации. Что-то такое нужно было… что-то «горячее»: то, что в данный момент жгло внутри и требовало объяснений. Что-то такое, решение чего освободило бы меня от многих сомнений и разочарований. И, перебрав многое в памяти, за многое простив, я вытащила немного того детского, что до сих пор вызывало у меня жалость к самой себе.

– Пап, у меня в детстве несколько зим не было целых сапог. Ходила, хлюпала ногами по сырому снегу, мёрзла. Надо мной весь класс смеялся, что я в дырявой обуви, а ты диски покупал. Ты не любил меня? Я мешала тебе наслаждаться твоим увлечением?

Впервые в такой момент он смутился. У нас не было прежде разговоров на таком уровне. Но с ответом не помедлил.

– Кать… ты сапоги бы сносила и забыла, а диск – навсегда. Ты же выросла на этой музыке. И на этих музыкальных сказках.

Действительно, у нас были незажиточные годы, но тихих, безмузыкальных не было.

Я услышала ответ и разревелась. Мне показалось, что он шутит: у меня не укладывалось в голове такое противопоставление. Отмахивается от меня – не хочет говорить серьёзно. И на самом деле тут не в музыке дело, а в том, что он действительно не любит меня.

Папа опешил. Он всегда терялся от моих слёз. И сейчас…

– Ну ты чего? Диски – они же на всю жизнь. Вот он, который я тогда купил. – Снял с полки голубую коробочку CD-дисков. Всё ещё пугаясь моих слёз, протянул мне её, отступая назад. «Алиса в Стране чудес» – с песнями на слова Высоцкого. Мой любимый диск. – Достань оттуда книжечку со стихами. Помнишь, как ты её любила? Перепечатывала. Наизусть учила.

Это правда. Очень любила. Когда печатать училась, слепой метод осваивала, брала именно её и перепечатывала стихи. «Этот рассказ мы с загадки начнём…» До сих пор каждую строчку знаю. Смысл всё ещё раскрывается для меня.

Взяла коробочку. Книжечку достала. Папа смотрит: не любил он, когда я ребёнком её доставала. Боялся, что порву. У него каждый диск в пакетике, в одном направлении все стоят в коробке стройно, ровно, картинкой к зрителю.

Реву. Книжечку листаю. Папа близко не подходит. Слёз боится. Стишки мелькают. Песенки в голове звучат.

– Спасибо, папа! – Говорю. – Я всё поняла. Хорошо, что обсудили.

Он любит меня, а я его. Это точно. Коробочку забрал. Всё аккуратно сложил. Предложил послушать его новую находку (не помню какую). Согласилась. Слушаем.

У него новое хобби. Он находит исполнителя, который придётся ему по душе. Скачивает из интернета все треки, альбомы. Слушает. И записывает на диск лучшее из лучших. Дизайн дисков – стилизация под виниловые пластинки. Обложки делает сам. Составляет тексты, добавляет фото в программе. Распечатывает, вырезает, вставляет в коробочку. Он так счастлив в этом. Делает для себя. И на вопрос: «Что подарить?» – до сих пор отвечает: «Болванки или диск на терабайт».

Человек живёт музыкой. Человек живёт.

В шестой главе столько чувств.

За шторой примерочной, которая очень долго не открывалась, оказалась девушка с небольшим ворохом вещей. Я ожидала увидеть их груду – так много времени она провела там. Когда она выходила, я заметила выражение её лица. На нём читалось удовлетворение собой. Девушка словно декларировала: у меня гладкие волосы, чистая кожа, фигурка подтянутая – я прекрасна… И мне обычно нравится такая энергетика самолюбования и внутренней уверенности в своей красоте. Но в этот раз было неприятно. И дело не в закрытой передо мной «двери». Дело в другом.

Неплохо бы думать о других, когда ты занимаешь часть общей территории: входишь в автобус и застреваешь в проходе, выясняешь по телефону отношения в толпе посторонних людей – словом, вы меня понимаете. Внешне девушка была действительно идеальна, но её неблагополучное внутреннее состояние прочитывалось за этой безупречностью. Она хотела, чтобы её заметили. Возможно, специально для того, чтобы отвергнуть каждого, кто подойдёт. Или она понимала, что так неотразима, только урвав часть пространства для себя на общей территории. Или, может быть, у неё была или будет встреча, за которой стояла внешняя загадочность, но внутренняя неуверенность. В любом случае её вид заставил меня задуматься об иллюзии красоты и хрупкости созданного внешнего образа. О тонкости маски.

Одна женщина, из очень богатых, как-то заметила, что она очень легко пережила наступление старости, потому что «всегда была толстой и некрасивой». По её словам, время не коснулось её внешности, природа не попортила на ней ничего, потому что изначально всё было невзрачно. «Мне всегда было легко жить в этом смысле. Я никогда не думала о внешней красоте. И мне искренне больно смотреть на увядающих красавиц и их попытки сохранить молодость…»

Тут же вспоминаю, как в одном интервью, которое я брала у актёра театра, он упомянул о немолодой актрисе, которая не позволила себе ни одну пластическую операцию. И в свои великие годы она была, по его словам, богоподобна. Он увидел её за кулисами и обомлел, восхищаясь её осанкой, подачей, благородством и спокойным выражением лица.