Татьяна Тимирева - Запах вешних вод

Про кого это она? Та соседка, что про отчима спросила, никакая не пьяница и работает.

Но потом я поняла про кого, про ту, кто посмел про отчима спросить!

Значит, поэтому я плохая девочка?

А мама продолжала монолог сама с собой, громко и уверенно,

будто меня нет или я мебель иль никто.

Она говорила и говорила, про то, как та соседка никогда не будет работать,

и что она страшная и худая, а потом начинался скандал.

Доставалось мне, а когда приходил с работы отчим – ему!

Одновременно жарилась картошка на кухне, банка соленых огурцов

доставалась с холодильника, сосиски и коньяк для Феди, мама не выпивала.

Она продолжала скандалить, готовя ужин, а отчим, выпив коньяк,

Спокойно ел! Завидуйте белой завистью, дорогие женщины! Отчим любил скандалы!

А мы немного сорвемся – а потом переживаем.

– Я тебя отправлю от пьянки лечиться – угрожала ему мать, заботливо ставя закуску на стол.

– А я там себе бабу найду – разжигал хитрый отчим ревность, он знал, что мама ревнует,

И она замолкала. Даже я понимала, что так нельзя, а я же маленькая.

Стало жаль маму, я решила не обижаться на нее. Я забуду навсегда эту речку

и свою первую любовь, лишь бы стать маминой дочкой.

Когда оставались наедине, она добра ко мне, смеялась моим шуткам.

Мы выезжали в город, и обязательно что – то покупали.

Вошли в моду журнальные столики, и чтобы рядом два одинаковых кресла,

это такой дефицит, но мы раздобыли, и на такси везли домой.

А когда появлялась ткань в магазине, модная, покупали, и я уговорила ее

сшить мне платьице на нашей швейной машинке. Мне надо проверить, любит она меня или нет.

Но наступал вечер и приходил с работы отчим. Её лицо строго вытягивалось,

и в мою сторону летел ненавистный взгляд.

Но я просто хочу быть дочкой, услышь меня, мама!

Не хватало мне еще зайти на кухню, оттуда летел отборный мат и оскорбления.

Почему то, именно мат, менял погоду или измерение, и я уже чужак в своей квартире,

хоть мне выносили с их кухни тарелку, с жареной картошкой.

Да и голодная не ходила, но что – то другое нужно для места под солнцем.

В те времена висели у всех радио на кухне, я услышала музыку, которую потом везде искала. Поехала к сестре Наташе по отцу, она давно училась в музыкальной и была отличница.

– Знаешь, что эта за мелодия? – напела ей немного и она узнала.

– Конечно, это полонез Огинского.

Она легко сыграла полонез на пианино, и я решила разучить его!

Приезжала к ней, в центр города, пока не выучила хоть начало.

Дома не удержалась и позвала маму, что б послушала.

Но только стала играть, как отчим, заложив два пальца в рот, свистнул и запел частушки,

а мама стала ругаться

– Пойдем, пойдем отсюда! Пусть она одна тут, не мешай! – она вытолкала его на кухню

и оттуда я услышала

– Я же говорила, она будет как ее отец, музыку крутить!

И я бросила музыкальную школу, как когда – то забросила речку! Не могу жить в такой энергии, и делать ничего не могу. « Но, это не насовсем» – надеялась я.

Все труднее жилось в моем детском мире, или уже не детском.

Почему так хочется изменить хоть что то, в прошлом?

А вдруг оно меняется вместе с нами? Закручивается в некую спиральку нашей жизни?

Но там совсем другая я! А если бы попасть туда, то я бы, все делала не так, брала от жизни лучшее.

Так вот, бери сейчас – кто же мешает? И почему не получается, быть совсем счастливыми сегодня?

А может заблудились, когда оттуда шли, из этого прошлого?

У меня нет ответов, а есть только вопросы, и сегодня, когда пишу эти мемуары.

Поэтому, я вновь переключаю канал в памяти, а там: школа, дом, обед в своей комнате.

Только солнце куда – то девалось, ни тепла и ни света. Я стала бояться быть смелой, уверенной.

И хожу осторожненько, словно в тени, только скоро оказывается,

это не тень вовсе, а будто серая жизнь.

Там, за невидимой дверью, осталось мое пианино с пятерками и папа,

который даже пьяный мечтал, чтобы я училась.

А мама ведет себя, словно нет никакой моей школы. Это тоже из – за отчима? Не знаю.

Она вся в нем, перед его приходом, брала швабру и словно летала с ней и с тряпкой, намывая пол.

Только бабушка потом все перемывала, когда мама уйдет на кухню.

Бабушка, мамина мама, с весны до осени снимала домик в деревне, и заодно работала

в сельпо директором, и продавцом в одном лице. У нее целый магазин в распоряжении!

Повзрослев, я туда приезжала с подружками, денег занять или подарочек выпросить.

Она не отказывала. Однажды она привезла и маме подарок, дядю Федю, моего отчима.

Который в городе никогда не жил, и это означало, он порядочный и неиспорченный.

Мать ходила за ним по пятам, охраняя от всех.

После ужина с коньяком на кухне, они шли в большую комнату, называемой – залом! Это в пятиэтажном, панельном доме, тот зал!

Отчима сажали перед телевизором в кресло качалку, а мама рядом на стульчике. И начиналось кино, в прямом, и переносном смысле: мать, размахивая руками, повторяла за героями с телевизора, переводя это все для отчима. Или на свой, одной ей понятный смысл фильма, или новостей.

А мое пианино тоже стояло в зале, рядом с ними, и я скучала по нем!

Но как буду им мешать? Все живут ради глупого отчима, для него!

Почему я, маленькая, должна понимать про взрослых, что они тупые?

Ладно бы еще, если б жили ради папы! Тогда был смысл во всем, в разговорах,

в пространстве вокруг, в телевизоре даже. А теперь словно время убивается.

Наконец то, с кресла раздаётся громкий храп, и мама сгоняет отчима пинком в спальню.

Заметив, что я где – то рядом, мать начинала старую песню:

– Ху(матом) лежишь тут в кресле! – пинала его, потом оборачивалась ко мне

– Ой, страшная девка то выросла, на кого похожа то, ой!

Она знала, я страдаю от хамства.

– Мам, не надо матом ругаться.

– Никто и не ругается, ты что?

И еще сильней ругала отчима, которому хоть бы что. Видимо в местности,

где он рос – это признак нормальной боевой бабы, и мать старалась от души.

– Ишь ты, сучка! – говорил он, не понятно кому, и заложив палец в рот, свистел в квартире.

Конечно бы, мой папа, не смог так общаться, и я не могу.

Вся сжимаюсь от страха, от слов, даже предназначенных не мне.

Однажды я собиралась на улицу, чтобы не слушать эту ругань. Но мать останавливает меня.

– На вот! – и кинула на стол 2 рубля. Она все понимает? Или чтоб я ушла?

По тем временам это деньги, и я уходила.

Но в восемь вечера подругу звали домой.

А я как пойду домой, если там посмотрят в мой лоб: "Два рубля – то взяла? Так изволь"

Не вслух, нет. Мне так казалось, если дают деньги, то надо не появляться дольше.