Этьен Экзольт - Наслаждение

– Вы более нежный, чем мне представлялось. – в то мгновение я вытирал руки извлеченным из саквояжа платком.

– О чем вы? – я поднял глаза и взглянул на ее отражение в зеркале передо мной.

– Вы же волаптолог. – сидя на коленях, она левой рукой поглаживала свои груди, перескакивая ладонью с одной на другую, правые пальцы спрятала в своих волосах, разлепляя их, слипшихся от пота, ничуть не стесняясь своей наготы.

– Вы знали это? – до того мгновения мне казалось, что очарование недоговоренности позволяло ей считать меня кем угодно другим.

– Конечно. – Лармана равнодушно пожала плечами, провела ладонью по простыне, растворяя волны. – В столице я много слышала о таких, как вы. Но не думала, что это коснется меня.

– Почему же?

– У моего мужа достаточно большой член и он красивый мужчина. Я была уверена, что с ним буду счастлива.

– Разве это не так? – откровенность ее несколько смутила меня, но я уже чувствовал в ней мятежную волю, противостояние которой позабавило бы меня как мужчину и отняло бы много сил у любого волаптолога.

– Мне не хватает его, но я не могу требовать, чтобы он причинял вред своему здоровью. – Девушка вздохнула, повернулась к окну, подставляя моему взору острый профиль.

– Не беспокойтесь. Все поправимо. Обещаю вам, не пройдет и месяца, как все ваши проблемы останутся в прошлом.

Муж ее поджидал меня возле двери спальни.

– Я слышал. – взволнованно заламывая пальцы, он бросил взгляд в комнату. – Неужели все настолько плохо?

– Случай несколько более сложный, чем я мог предположить. – ободряюще улыбнувшись, я положил руку на его плечо и заметил, как расширились его ноздри. Полностью стереть с пальцев истечения его жены мне так и не удалось. – Не стоит волноваться. Со всем можно справиться. Но мне придется посетить вас несколько раз в самое ближайшее время.

– Конечно, конечно. – рука его взмахнула, отрицая любые страхи. – Я и сам думал, что это понадобится, но не осмеливался просить.

Кабросс подошел ко мне и, понимая происходящее, уже достал из кармана свой обтянутый красной кожей ежедневник, в котором вел все мои записи.

– Следующий свободный день будет только через две недели. – он вытянул из нагрудного кармана своего пиджака гладкую черную ручку, сжал ее в зубах, открутил колпачок и занес над разлинованной бумагой золотистое перо.

– Так долго? – инженер вскричал от ужаса, но тут же вернул себе самообладание. —Конечно, доктор. Я сделаю все, что необходимо.

Как только мы выехали за ворота, Кабросс рассмеялся и посмотрел на меня через маленькое овальное зеркальце посреди лобового стекла.

– Что там было? – его всегда забавляли и возбуждали мои рассказы, а я немало развлекался, наблюдая за реакцией моего слуги на самые непристойные подробности.

– Похотливой самке мало ее мужа. – расстегнув пуговицы пиджака, я устроился поглубже на сиденье, принимая как высшее наслаждение теплый ветер из окна. – Ничего необычного.

– Я так понимаю, мы часто будем ездить сюда? – взор его вернулся к дороге.

– Думаю, понадобится сеансов десять, прежде чем удастся успокоить ее хотя бы на год. – по тому, как сощурились глаза Кабросса я понял, что он уже считает мой доход, который с полным основанием считал и своим. На службе у меня он получал намного больше, чем предполагалось за выполнение подобных обязанностей и связано это было прежде всего с необходимостью хранить в тайне не только мои собственные, но и чужие секреты. Именно из-за недостаточной способности к тому и был уволен мой предыдущий слуга, а мне пришлось покинуть уютный маленький город, окруженный яблоневыми и грушевыми садами.

Давно уже установив непременным правилом один визит в день, я поблагодарил себя за то, когда, вернувшись, с трудом взобрался по лестнице и, едва добравшись до кабинета, рухнул на кожаное сиденье кресла, задыхаясь и чувствуя, как тяжелые и частые удара сердца с каждым мгновением приближают меня к благословенной и последней темноте. В верхнем ящике стола хранилась стеклянная цилиндрическая бутылочка, затерявшаяся между тяжелыми тетрадями в плотных черных обложках, меднокожими патронами для пистолета и варварскими костяными фигурками, привезенными мной из южных странствий. Только проглотив две хранившиеся в ней белые таблетки, оставившие на языке приятную колкую горечь, я почувствовал себя немного спокойнее. Затылок мой прижался к высокой липкой спинке, глаза закрылись, руки обмякли на подлокотниках. Темнота стала вязкой сладостью, стук копыт и трепетный шепот автомобильных шин, сопровождаемый гневным стрекотом двигателей, слились в тень добродушной тишины и я признал себя усталым, но умиротворенным. Мягкой иноходью постукивали часы на столе, на первом этаже разговаривал по телефону Кабросс. Слабость отступила от рук, увлекая за собой головокружение, проникшая в тело взволнованная дрожь требовала действия. Подняв веки, я провел пальцами по гладкому дереву стола, раскрыл лежавшую на нем тетрадь, вытянул из подставки слева от круглого позолоченного корпуса часов перьевую ручку и следующие полчаса старательно записывал все случившееся за день, допуская и пространные отстраненные размышления, и описание привидевшегося мне в автомобильной полудреме многолапого зверя, и некоторые мои касавшиеся моей профессии мысли, знать которые не следовало даже Каброссу, и заметки, предназначавшиеся для мемуаров, если когда-нибудь я найду в себе силы приступить к их написанию. Дневники те я вел на далаурском языке, неизвестном почти никому в этой части мира. Из далауров была моя мать, научившая меня тому певучему наречию вопреки возмущению отца, считавшего ее язык мертвым, бесполезным и недостойным траты времени. В редком том случае он оказался неправ и знание далуара я счел весьма полезным, ибо оно позволяло мне сохранять самые мои потаенные мысли нетронутыми, но сохраненными в подробностях. Поначалу Кабросс регулярно просматривал мои записи и я посмеивался, обнаруживая намеренно оставленные мной волоски и пылинки сбитыми его прикосновением, наслаждаясь его незаконным любопытством. Невозможность понять содержимое моих записей вскоре успокоила его. В отличие от моего прежнего слуги он, хотя бы, не присваивал себе деньги, довольствуясь как назначенной платой, так и некоторыми дополнительными вознаграждениями, которыми я регулярно его поощрял. Положив ручку поверх сероватой, вспоротой красными линиями бумаги, я откинулся на спинку, чувствуя себя уже намного лучше. Причиной того могла быть и грезившаяся уже вечерняя прохлада, намекавшая на свое скорое пришествие порывами ветра, и действие таблеток. Погрузившись в расслабленные раздумья, я неожиданно обнаружил возникшими передо мной образы моей новой пациентки. На мгновение мне даже показалось, что я чувствую пряный запах ее истечений. Впечатлительность всегда была свойственна мне. Неоднократно мне доводилось признавать очарование моих пациенток оказавшим на меня неподобающее пагубное влияние. О некоторых из них я позволял себе вспоминать и по прошествии многих лет с последнего сеанса. Лармана Аккоре обещала пополнить тот список, если только оказался я прав в своих предположениях.