Владислав Ситников - Сопричастность. И наестся саранча

На дворе уже стоял июль. В напряженном неведении и ожидании неизвестного прошли еще несколько дней, остававшихся до дня рождения Внештранса.

Галина Борисовна шла по коридору в прострации и практически не реагировала на попытки сотрудников поздравить ее с пятилетием банка. Навстречу ей вышла Татьяна, которая держала в руке расписанную в стиле народных промыслов деревянную коробку с подарочной бутылкой водки внутри.

– Галин, смотри, какую красоту сделали… Что с тобой?

Галина зашла в кабинет, не обратив внимание на сувенир, дизайн которого так долго и придирчиво утверждала в преддверии первого серьезного юбилея банка.

– Давиду совсем худо, – она рухнула в кресло, не глядя на Татьяну, – ночью был кризис, но он выкарабкался. Мой мальчик…

– Ой, господи, – Татьяна, похоронившая несколько лет назад мужа, знала, что никакие слова поддержки тут не помогут. – Едь к нему. А как Анжела?

– Не знаю я, как она, – огрызнулась Галина каким-то своим мыслям, которые были явно далеки от вопроса Татьяны, – сейчас поеду. Надо было встретиться с Сашей, я заехала по дороге и… сегодня же юбилей, я не могла не приехать. Надо сказать Мирзе, чтобы купили угощение для коллектива.

– Забудь! Мы без тебя справимся. Сейчас не это главное.

– Ну как же без меня…

В это время на другом конце Москвы из палаты Анжелики вышел доктор.

– Мама, приезжай скорее, врач сказал, что уже скоро. Как Давид, не знаешь? Он не берет трубку. Мне сказали, что он заболел и ему нельзя ко мне из-за карантина. Что-то простудное. Или даже пневмония?

Наверное, в эту минуту и случилось то, что предопределило дальнейшую судьбу не только Галины или Алика, но и сотен других людей, многие из которых в тот момент еще даже не догадывались об их существовании.

Галина любила читать классическую литературу, но не переносила писательские шаблоны и долгие нудные описания драматических перипетий сюжета. Гротескные переживания действующих лиц, фанерные образы убитых горем персонажей, описание которых автор для усиления впечатления неумело приправляет фразами о том, как слова буквально оглушили героя или как мир вокруг него перевернулся и для него погас солнечный свет, – все это было ей чуждо и казалось надуманными клише бесталанных писателей. Но именно так и произошло в реальной жизни, когда в телефонной трубке прозвучал голос врача:

– Крепитесь, Галина Борисовна. Его больше нет.

– Спасибо, – она неосознанно произнесла это бессмысленное слово и стала, едва шевеля губами, повторять ласковые фразы, которые так часто говорила сыну в детстве на родном, но чуждом языке предков.

Она замолчала, мгновенно почерневшее лицо внезапно исказила гримаса боли, и сдавленный хрип, вырвавшись откуда-то из глубины, переродился в беззвучные рыдания. Рухнуло все: прошлое, будущее. Настоящее стало бессмысленным продолжением только что прервавшейся истории ее подлинной жизни. Ни жива и ни мертва, Галина сидела в кресле, не в силах двинуться с места, что-то сказать или набрать номер матери. Да и какой в этом теперь был смысл? Торопиться было уже некуда и незачем. Ничего не имело значения. Времени не было. Она сама растворилась в абсолютном горе.

Многие годы после этого никто и никогда не видел ее слез. Именно в этот момент закончилась прежняя жизнь Галины Борисовны и началась настоящая история Внештрансбанка, которому уже не суждено было оставаться заурядным семейным предприятием, потому что семья в ее истинном виде просто перестала существовать.

С тех пор больше никогда день рождения банка не праздновался в правильную дату, которая, по странному стечению обстоятельств, случающемуся в жизни гораздо чаще, чем в сценариях нерадивых писателей, совпала с днем смерти Давида.

Спустя несколько часов на свет появился ее внук – Артур, которому так и не суждено было увидеть самого родного человека. Непреходящая боль утраты, поселившаяся в тот день в душах близких ему людей, навсегда превратила первый светлый праздник в отголосок давней беды. В его настоящий день рождения в их семье вместо праздничных зажигали поминальные свечи. Первые три дня жизни Артура перестали существовать. Смерть украла их, оставив в записи о рождении следы вынужденного обмана. Но можно ли кого-то обвинять в этом невольном воровстве? Пожалуй, это был самый безобидный и необходимый подлог в странной истории знаменитой семьи.

– Ну, что вы думаете об этом парне, Мирза? – Галина Борисовна обращалась ко всем подчиненным мужчинам исключительно на «вы».

– Нормальный вроде. Посмотрим, Галина Борисовна. Я знаек не люблю, вы же знаете. Умничать у нас не надо, надо работать. Но этот вроде ничего. А вообще – как скажете!

Стас ничего не знал об этом разговоре и мог только догадываться о том, как решалась его судьба до того, как ему сообщили о положительном итоге столь необычных собеседований. Озадаченный увиденным, он и сам пытался оценить едва знакомых людей, которым было суждено изменить его жизнь и на долгие годы войти в нее.

Если бы фильм «Жмурки» с колоритным россиянином в исполнении Сиятвинды вышел на экраны на несколько лет раньше, Стас наверняка подумал бы, что сценарист придумал образ своего персонажа после встречи с Мирзой. Конечно, доведись Ратникову учиться в Университете дружбы народов или хотя бы прознать в голодные времена студенчества о волшебной шаурме индийских кулинаров из местной столовой, необычных впечатлений от первого знакомства с чересчур русским иранцем у него наверняка поубавилось бы. Но Стас учился в финансовом институте, где приходилось удивляться не обилию людей с экзотической внешностью, говорящих на отборном русском языке, которому позавидовал бы сам Ерофеев, а количеству студентов южной наружности, которые на государственном языке, напротив, почти совершенно не изъяснялись. Многие из них, к слову, были отличниками.

Мирза Саджади в РУДН никогда не учился, но, как и многие тамошние студенты, являлся иранцем лишь наполовину. Его отец был иранским коммунистом, а мать, как было принято шутить в советские времена, в графе национальность писала «русская», хотя ее девичья фамилия недвусмысленно намекала на присутствие в родословной семитских кровей. В общем, смесь вышла гремучей.

После начала исламской революции 1978 года отец Мирзы, который возглавлял крупный нефтеперерабатывающий завод, счел за благо воспользоваться связями в Советском Союзе и вывезти семью с семилетним сыном в Москву к родственникам жены. Неизвестно, какими бы были перспективы стойкого марксиста в исламской республике, но представить Мирзу свято соблюдающим законы шариата Стас при всем желании не мог. Благодаря регулярным летним поездкам к родственникам матери в Краснодарский край юный житель Ирана, как губка, жадно впитывал романтику советской дворовой жизни, которая никак не вязалась с идеалами исламской революции.