Ний Хааг - Совершенство

Ивлин включил фонарик и сунул в моток старых сетей, свисавший клоками со стены. Освободив для покойника место, Ивлин с трудом поместил тяжёлое тело на престарелый стол, который давно следовало разобрать на дрова. Укладывая труп на импровизированный погост, начальник случайно задел незамеченный им гвоздь, который зацепился за тело и простынь. Ткань с треском разошлась, обнажив голову и часть груди умершего. Глубокая рана вспорола застывшее лицо покойника, скользнув вниз к острому подбородку. Не ожидавший вновь увидеть жуткую посмертную маску, Ломак застыл, и с минуту таращился в приоткрытые глаза мертвеца. Помня с каким содроганием, он закрывал их полчаса назад, Ивлин не решился повторить процедуру в тёмном заброшенном сарае. Вместо этого, он схватил фонарик и выскочил на улицу хлопнув дверью. Заметив в луче фонаря брошенные у входа лыжи, он замотал головой, и поддавшись суеверному страху, перекрестился. К дому Ломак добирался подгоняемый раскатистым гулом генератора и ожившим ветроуловителем на мачте – ветер гнал тяжёлые облака с запада, он нёс с собой бурю.

Как только начальник ввалился в помещение, дрожа и от холода, и от пережитого, он первым делом нашёл взглядом бутылку водки. Жадно припав губами к горлышку, Ломак не сразу совладал с собой, отбивая зубами дробь по стеклу. Сделав затяжной глоток, Ивлин рухнул на диван, а потом его непослушные губы сами собой зашептали: «Господи помилуй, Господи помилуй!» Закурить сигарету, так же оказалось делом не лёгким – пальцы плясали и едва могли удержать помятую пачку.

– Так не пойдёт, так не пойдёт!.. – причитал Ломак, сжимая сигарету в зубах.

Спустя полчаса, тоскливый зов ветра за дверью растворился в баритоне Нэта Кинга Коула, мощно и громко зазвучавшего из динамиков в комнате связи. Порядком захмелевший и разнузданный Ивлин кружился посреди помещения с бутылкой бурбона в руке. Его заросшие рыжей щетиной щёки покрывали горючие слёзы, а среди опаленных усов торчал подслеповатый окурок.

– Для тебя, дружище, это для тебя! – орал начальник обожжёнными губами и жмурился на свет лампы. Его громоздкая фигура неуклюже кружилась между кресел и стола, едва ли не задевая мониторы и радиоаппаратуру. – Этой ночью они будут петь для тебя! Иди туда, где ты был счастлив!.. Где ты был счастлив, мой друг!

…Проснулся Ивлин от холода, причём замёрз у него именно нос. Пошевелившись под грудой верхней одежды, – видимо во сне он сгрёб на себя всё до чего смог дотянуться, – Ломак укрылся с головой и сонно зевнул. В стену постучал ветер и шумно полез на крышу. Что-то было не так, и начальник не мог заснуть, ворочаясь под грудой одёж. Внезапно мужчина порывисто сел и завертел головой: находился он всё ещё в комнате связи, соорудив лежанку из вещей прямо у длинного стола с навигационным оборудованием. Где-то совсем рядом искажённо и тихо плыла музыка, из коридора доносилось мерное тиканье часов, а также горел тусклый свет. Обычно, находясь в комнате радиосвязи Ивлин не слышал настенных часов из-за монотонного звука работавшего за стеной генератора… да и свет горел ярче, чем сейчас…

Ломак с трудом вскочил на ноги и бросился натягивать пуховик.

– Конденсат, конденсат упустил! – причитал он морщась, превозмогая головную боль. – Ты же не отбил наледь, старый дурак!

Хмельной и шаткий начальник едва не упал и с силой врезался бедром в стол. На пол полетели пустые бутылки, пара кружек, неряшливая пепельница, а также выскочившие из гнезда наушники. Скромное помещение радийной тот час утонуло в обволакивающем вокале Этты Джеймс, словно её чарующий голос только и ждал, чтобы его выпустили наружу, выбив «пробку» наушников… Ломак шарахнулся в сторону от неожиданности и, чудом устояв на нетрезвых ногах, кинулся в общую комнату. Прихватив стоявший у стены ледоруб, сунув в карман фонарик, начальник, пошатываясь направился через сеть коротких переходов в пристройку, где были смонтированы генераторы, питающие станцию электричеством.

– Твою мать, твою мать! Забыл ведь, падла! – повторял он, протискивая своё мощное тело через узкие коридоры. Его грязные стенания хрипло ложились на звучавший среди переходов нежный голос певицы. – Мудак! Напился… мудак! Замёрзнуть захотел, идиот!

В свете последних событий, запойный и вымотанный начальник станции напрочь забыл освободить от неминуемой наледи дренажные лотки двух бензиновых генераторов, постоянно тарахтевших в дальней части корпуса. Сбивать наледь было необходимо каждые три дня, о чём теперь красноречиво и напомнило чересчур тусклое свечение ламп.

Ивлин врубился плечом в дверь генераторной, как тараном, но вместо распахнутой створки получил болезненную отдачу и застонал от боли.

– Какого хрена? – воскликнул он в недоумении, осторожно толкая дверь снова.

Догадка о том, что вода хлынула через переполненные поддоны и замёрзла на полу, блокировав дверь, подстегнула и погнала полярника на улицу. Ломак бежал обратно тем же путём, минуя сеть коротких переходов и понимал, что нельзя терять ни секунды! Если сейчас же не перезапустить насосы и компрессор, замершая вода разорвёт систему отопления и тогда…

В свитере и с ледорубом в руках, Ивлин, шатаясь выскочил на улицу. Пропуская обжигающие удары ветра в лицо, полярник бросился к уличному входу в компрессорную. По засвеченному горизонту и потускневшим звёздам, он догадался, что близок запоздалый рассвет. Выдёргивая из снега поочерёдно то одну ногу, то другую, размахивая ледорубом и сильно кренясь, Ломак обогнул дом и замер, увидев, как поодаль на ветру бьётся незапертая дверь сарая. Сердце мужчины замерло, а затем заколотилось с бешеной скоростью. «Ты же сам её забыл запереть, мудак! – выдал отрезвлённый морозом мозг. – Посмотри какой ветер!»

Ивлин обогнул угол здания и оказался перед распахнутой дверью компрессорной, которую так же мотало ветром. Кляня разыгравшуюся бурю, Ломак ворвался внутрь и тут же зашлёпал ботинками по воде. Протрезвевший начальник в недоумении остановился и включил фонарь. Луч прожектора осветил залитый водой пол, от которого валил пар, наполняя тёмное помещение сырым тяжёлым туманом. Понимая, что никакой лёд не блокировал внутреннюю дверь, Ивлин скользнул лучом света к дальней стене и увидел ободранную обшивку двери, отогнутую ручку и немногочисленные следы крови.

«Медведь! – полоснула в голове жуткая догадка. – Здесь был медведь! Он же и в сарай забрался! Он почувствовал мёртвое тело!»

В страхе перед зверем, безоружный полярник сжал ледоруб понимая, что в схватке против хищника шансов он ему не прибавит. Ломак инстинктивно выключил фонарик, уповая на то, что медведь орудует в сарае, занятый трупом. Оставшись в темноте, притаившийся начальник станции услышал, как ветер снаружи растаскивает по словам звучавший из-за стены голос Фрэнка Синатры. «…Бывало, что я сожалел», – неслось по ту сторону двери, а ветер подхватывал и уносил голос к звёздам: «Но не стоит об этом упоминать…».