Ний Хааг - Совершенство

– Салага… – протянул он, имитируя голос погибшего начальника, и едва не заплакал.

«А что, если ты и есть Ивлин Ломак, застрявший на полярной станции? Ты просто сошёл с ума и выдумал Эйдана Ридза, которого никогда не существовало? Ты его выдумал, чтобы убедить себя в том, что не сошёл с ума! Что не ты убил Рона Корхарта и не закопал его где-нибудь в снегу, а теперь твой мозг отказывается принимать реальность!»

Эйдан схватил со стола уцелевший термос и с тревогой вгляделся в искажённое зеркальное отражение; нервно запустил пятерню в волосы, ощупал лицо.

– Я, Эйдан! – произнёс он уверенно. – Эйдан Ридз!

Подбросив в топку побольше дров и кое-как позавтракав, – не делить провиант с товарищами оказалось ещё страшнее, чем необходимость его делить, – полярник засобирался в путь. Облачившись в двойной комплект белья, скрипя сердцем сунув за пазуху фляжку с бурбоном Ломака, Эйдан вышел в утреннюю вьюгу.

Обжигающий холод отрезвлял, щипал щёки и заставлял действовать. Возвращаться в замёрзшую генераторную с телом начальника подо льдом вовсе не хотелось, но Ридз взял себя в руки и, встав на лыжи, подкатил к двери. Стараясь не смотреть в сторону дальней стены, Эйдан в спешке отыскал в полумраке небольшую канистру топлива и выволок прочь на мороз. Ещё две канистры побольше полярник с трудом разместил на санях, накрепко привязав. Сложив из верёвок импровизированные ремни, Эйдан встал на лыжи и, сжав зубы, закинул меньшую канистру за спину; нагруженные тяжёлые сани нехотя двинулись за своим хозяином, утопая в кристальном снегу.

Запоздалые, едва заметные звёзды, мерцали и перемигивались, провожая человека насмешливыми взглядами, однако Эйдан этого не видел, склонённый весом своей ноши. С ностальгией и грустью он вспоминал, как по прибытию на полярную станцию радовался своей сумасшедшей езде на снегоходе, с какой радостью выкручивал ручку газа и хватал ртом колючий воздух. Обхватив бёдрами широкое сидение и сжимая в руках тугие рукоятки быстрой машины, заснеженные и выбеленные мили вокруг не казались таким уж бескрайними, а Арктика такой уж опасной, как о ней все говорили… Вскоре, оба снегохода сломались один за другим, да так, что их не смог починить ни Ломак, ни Корхарт. «Докатался!» – ворчал последний, метая в Эйдана колючие взгляды. – «Ты ломаешь всё, к чему прикасается твоя задница, салага!» – удивлялся добродушно Ломак, но потом хлопал по плечу и тихо добавлял, что снегоходы капризничали ещё с прошлой зимовки. Поначалу Эйдан частенько задавал вопросы полярникам относительно прошлого станции, самого пребывания на Коргпоинт двух друзей, – и не всегда получал ответы. Особенно это касалось крайней экспедиции. Нехотя отвечая на невинные расспросы Ридза, мужчины переглядывались, тянули с ответами и уводили тему в сторону, как могли. Эйдан был заинтригован и даже пытался проникнуть в тайну столь странного поведения коллег, но потом случился «Большой молчок», – как назвал потерю связи Ломак, – и жизнь на станции круто изменилась…

Завидев брошенный вездеход ещё издали, Эйдан почувствовал облегчение и прибавил в темпе. Переход к машине дался тяжело, неожиданно тяжело, для молодого человека. Многочисленные долгие привалы, прикладывание к фляжке и мрачные мысли об одиноком и зыбком существовании, не способствовали скорому прибытию, на которое рассчитывал Эйдан. Время тянулось и тянулось, забирая у человека силы, – и довольно незаметно, если не сказать подло, – стало укрывать небосвод тёмным покрывалом с ярким узором из звёзд. В нелёгком походе короткий арктический день пролетел незаметно, стёртый из сознания мрачными мыслями и расстоянием. Эйдану казалось, что за спиной он тянет вовсе не топливо для вездехода, а неподъёмную ношу одиночества и осознания опасности, притаившейся где-то в бескрайних снегах в виде очертаний человеческой фигуры. Мозг всё ещё отказывался верить в произошедшее, однако врезавшийся в память облик оборванного мертвеца в свете прожекторов посреди ночи, будто давал пощёчину и требовал собраться. «Можешь, так же, сходить в компрессорную, – говорил полярник сам себе, – и заглянуть под лёд!»

С облегчением и стоном освободившись от тяжёлой ноши, Эйдан пару минут охая да гримасничая разминал окаменевшую спину, затем полез в кабину. Спустя полчаса, заведя машину и усевшись за руль вездехода, Ридз с минуту разглядывал в дали остроконечную макушку «Высоты двести шесть» на фоне угасающего горизонта. Карабкаясь взглядом на льдистую гору, парень размышлял о том, что, разместив на верхушке ледника радиомаяк, Ломак спас его от неминуемой смерти. «Глыба, – вспоминал он о начальнике, посылая вездеход вперёд по собственной лыжне. – Человеческая глыба – вот кем он был! Такой же несгибаемый и высоченный посреди Арктики, как и эта ледяная гора. Настоящий мужик, который всю жизнь провёл на войне с Севером – и на этой же войне и остался!»

Заключительная мысль далась особенно трудно – перед глазами возникло видение, в котором во мраке подо льдом застыло нечто, даже отдалённо не напоминавшее лицо начальника. Эйдан вспомнил фразу, которую Ломак любил приговаривать, попивая чай: «Запомни, салага: здесь убивает не холод, а страх перед ним. Страх убивает твой мозг, лишает возможности здраво мыслить и оставаться человеком, а холод лишь держит… Держит, чтобы ты отсюда никогда не ушёл!»

– Но тебя-то убил не холод… – произнёс вслух Эйдан, обращаясь к погибшему начальнику, высматривая в потяжелевшем тёмном небе яркие созвездия. И вдруг, неожиданно даже для самого себя, не щадя ни связок, ни натянутых нервов, заорал во всё горло, неистово сжимая руль: – Тебя убил не холод! Тебя убил не холод! Тебя убил страх! Страх принять очевидное! Принять! Принять! Принять всё это!.. Тебя убил страх, ты меня слышишь? Ломак, твою мать! Как ты мог? Я же салага, я не выживу здесь один, твою мать! Ты понимаешь, – не выживу! Неужели ты не видел в кого он превращается? Как ты мог так обмануться? Что я буду делать, что я теперь буду делать один?!

Истерика молодого полярника закончилась через несколько минут так же внезапно, как и началась. Эйдан истуканом сидел за рулём, слепо уставившись перед собой и, казалось, вездеход едет сам по себе никем не управляемый, подминая под траки свежий след лыжни. Не чувствуя ни боли в натруженной спине, ни горячих слёз, запутавшихся в бороде, Ридз медленно катил к полярной станции, на которой его никто не ждал.

– БОБ! Какой к чёрту БОБ? – вопрошал Эйдан, разведя руки в стороны, сидя за общим столом.

Его неряшливая косматая голова была полна хлебных крошек и обрывков салфеток, которые, даже, путались в отросшей и слегка порыжевшей бороде; серое помятое лицо пьяницы, грязный пятнистый свитер и сальные пальцы с чёрными ободами ногтей… Разнузданный вид полярника, стойкий запах немытого тела, а так же тяжёлый муар натопленной печи – всё, ровным счётом всё говорило о том, что Коргпоинт более необитаема, а горевший в углу очаг и слабое человеческое бормотание – ни что иное, как недоразумение.