Галина Балабанова - Год Синей Лошади. Рассказы о жизни, счастье и любви, написанные с юмором и от души

Общим собранием соседи решили написать заявление в прокуратуру, подробно изложив в нем все, что произошло. Но оно, слава богу, не понадобилось. Наутро Федор вернулся домой. Первым делом он забрал у Оксаны котенка, которого она взяла к себе на время его отсутствия, что, кстати, очень удивило соседей. Женщиной она была угрюмой, нелюдимой, лишенной всяческих сантиментов. Предпочитая живому общению печатное слово, она большую часть времени проводила у себя в комнате или в библиотеке, расположенной на первом этаже нашего дома.

Забрав у Оксаны котенка, Федор ушел в свою комнату и не выходил оттуда до вечера, а утром, никому ничего не сказав, поехал в больницу. Состояние Надежды по-прежнему оставалось тяжелым, несмотря на операцию, сделанную в срочном порядке.

В отделение реанимации Федора не пустили, предложив прийти через несколько дней, когда состояние больной стабилизируется. Сказать, что Федор был расстроен, значит ничего не сказать. Он похудел, весь как-то скукожился, голубые глаза обесцветились, руки почти все время тряслись… Пытаясь остановить тряску, Федор запихивал их подмышки или зажимал между коленями, но это не помогало. Смотреть на это было невыносимо, и соседи старались ему помочь, кто чем мог. Василий Васильевич, например, притащил на кухню припрятанный женой самогон, чтобы развеять черные мысли, Оксана отпаивала его какими-то волшебными каплями, отец потчевал припасенным ко дню рождения коньяком, и даже Соня сварила свой фирменный вегетарианский борщ. Федор смотрел на соседей потерянным взглядом и глотал все, что в него вливали: самогонку, коньяк, капли и даже съел Сонькин ненаваристый борщ.

Несмотря на то что состояние Федора никого не оставляло равнодушным, у каждого из соседей на этот счет были свои мысли, которыми они шепотом делились друг с другом. Кто-то предполагал, что он переживает из-за Надькиного здоровья, кто-то – что боится тюрьмы, а некоторые даже подозревали у него психическое заболевание.

Через неделю после операции Надежду перевели в палату. Меня в это время дома не было, я уехала к бабушке на каникулы и не знала, как развиваются события. А события тем временем развивались стремительно. Во-первых, Карася признали виновным и осудили на семь лет тюрьмы, во-вторых, выяснилось, что ни в какие командировки он не ездил и не работал ни на каком секретном предприятии, а что был он обычным карточным шулером и ездил по городам и весям, обмишуривая людей. Но самой главной и неправдоподобной новостью было то, что Федор и Надежда, два заклятых врага, теперь проживали в одной комнате, и он ухаживал за ней, как за дитем. После травмы у нее отказали ноги, и если бы не Федор, пришлось бы ей провести оставшиеся годы в доме для инвалидов.

С той поры прошло больше десяти лет. Надежда с Федором до сих пор живут в нашей квартире, теперь уже в двух комнатах. У них подрастает приемная дочь – рыженькая кудрявая девочка, двоюродная племянница Федора, оставшаяся сиротой после автодорожной аварии. С Мурзиком тоже всех хорошо. Он окреп и стал толстым, вальяжным котом, совсем непохожим на того задохлика, которого чуть не слопала мать. И только затянутый пеленой глаз и поломанный хвост, похожий на кочергу, напоминают о том, что однажды произошло в нашей большой и, как оказалось, дружной коммунальной квартире.

В огромной, захламленной мебелью комнате, когда-то носящей гордое название гостиной, в стареньком потертом кресле сидела сгорбленная, похожая на усохший колобок седенькая старушка. Глаза ее, покрытые пеленой, с тоской смотрели на потрескивающий искусственными поленьями камин, а пальцы, подрагивая, перебирали подол выношенного до дыр старомодного платья.

Вот уже несколько дней подряд старушку мучил один и тот же вопрос, на который она не находила ответ: была она когда-нибудь счастлива или нет? Если нет, то зачем появилась на свет? Зачем мучилась все эти годы? Зачем отказывала себе во всем? А главное для кого? Ведь у нее не было ни детей, ни родственников, ни даже гражданского мужа.

Она вытащила из тумбочки небольшую бархатную шкатулку, погладила ее изуродованной артритом рукой. Кольца, сережки, цепочки, кулоны, коронки зубов – как же она их любила, какие надежды возлагала на них.

Из подслеповатого глаза вытекла похожая на ручеек тоненькая слеза. Старушка хотела смахнуть ее рукавом… но передумала. Ручеек беспрепятственно потек по щеке, по остренькому, похожему на птичий хвост, подбородку. От мысли, что жизнь прошла стороной, защемило в груди, боль гвоздем кольнула в лопатку…

«Неужели конец?» – пронеслось у нее в голове. Она вытащила из-под подушки кошель и, пересчитав аккуратно сложенные купюры, удовлетворенно вздохнула. Но и после этого легче не стало. Мысли о несправедливости жизни червями копошились в воспаленном мозгу, доводя старушку до бешенства.

И за что жизнь так жестоко обошлась с ней? В чем она провинилась? Ни мужа, ни детей, ни подруг. Хотя… какие подруги? Завистливые, склочные бабы. А вот мужчины… С ними ей действительно не везло.

Она стащила со стола альбом и, придерживая пальцем обложку, открыла посредине. С черно-белого снимка с оторванным уголком на нее смотрел бравый усатый мужчина. Старушка смахнула с подбородка надоедливую слезу.

«Ну, здравствуй, Петя, – вырвав снимок вместе с листом, обиженно проговорила она, – может, расскажешь, за что ты со мной так поступил? – старуха поднесла снимок к глазам. – Неужели за то, что хотела тебя в Москве прописать и приодеть, голь перекатную? Так что же в этом обидного, Петя? У тебя же не было ни гроша. Другой бы радовался, а ты взял и сбежал. Да еще женился на брошенке. А ведь я любила тебя… – Она сложила фотографию пополам. – Если бы ты знал, сколько я слез пролила, сколько денег по бабкам-гадалкам потратила, как у матери твоей в ногах валялась. Интересно, где ты, Петюнчик, сейчас? Небось, по помойкам шатаешься? А жил бы со мной, как сыр в масле катался, и все бы у тебя было как у людей. И хлебушек с маслицем, и икорочка, и водочка, и коньячок. Эх, Петька, Петька, какой ты болван. И себе и мне жизнь испоганил».

Она порвала фотографию на клочки и, швырнув обрывки на пол, перевернула страницу: «А ты, Юрка, как со мной поступил?! – со свистом прошипела она, ткнув в фотографию пальцем. – А поступил ты со мной как свинья. А я ли тебя не лелеяла, не охраняла, как цепная собака? И чем ты мне отплатил? Привел в дом белобрысую мымру, которая там какие-то стишата писала, и кофе ей в койку носил. А меня, морда бесстыжая, хоть бы раз чайком угостил». – Она набрала в рот слюны и, плюнув в лицо бывшему кавалеру, перевернула страницу.

Глянцевый снимок, сверкнув белизной, кленовым листом упал ей под ноги. Старуха вздрогнула, злорадный блеск в глазах потускнел, щеки покрылись румянцем.